Шемхет шевельнула сухими губами и сказала:
– Да.
И тогда Лабаши ускорился и пошел впереди нее.
Шемхет едва поспевала за ним. Они миновали ламассу. Ничего не изменилось в облике каменных привратников, они так же торжественно и зловеще таращили глаза в пустоту.
«Ведь вы должны были защищать царя, – подумала Шемхет, – но не защитили. Зачем вы здесь стоите столько веков? Глазастые истуканы».
Но кроме этого яростного всполоха она чувствовала, будто тонет в чем-то холодном и отрезвляющем, потому что в том месте, куда вели Шемхет, нельзя было чувствовать. Но там надо было думать, и от того, как быстро ты будешь думать, зависела в итоге твоя жизнь.
Дворец оказался непривычно тихим и пустым, только вооруженные отряды мужчин стояли караулами здесь и там. Большинство из них не было стражниками дворца, а носило одежду походных воинов. Они провожали Шемхет и ее конвой равнодушными взглядами.
Иногда встречались женщины: жрицы Иштар, служанки, рабыни. Жрицы Иштар ритуально присыпа́ли кровавые пятна солью, запечатывая ее, закрывая проход проклятиям и демонам, что могли прийти на кровавый запах. За ними следовали рабыни, которые это все убирали.
Шемхет не отводила лица и твердо шла вперед.
Лабаши остановился и нерешительно посмотрел на нее. Он был еще мальчик по сложению, воинским качествам и всему прочему. Положение царского племянника не сильно добавляло ему веса и статуса среди мужчин. Даже сейчас доспехи казались ему велики… но теперь его все слушались.
– Я пойду, – как-то неловко сказал Лабаши. – Удачи тебе, сестра.
Он и его охрана отделились от большого конвоя Шемхет – зачем так много воинов для сопровождения одной девушки? Быть может, боялись не ее, а того, что кто-то мог отбить ее по дороге?
Капитан двинулся вперед, и Шемхет пошла за ним.
Иногда в больших залах они наталкивались на патрули. Пройдя близко от одного такого, Шемхет поняла, что на всех мужчинах надета полная броня. Как на войне, а не в царском дворце.
– Мы пойдем мимо гарема, – странным голосом сказал капитан, глядя на Шемхет. – Ты лучше не поднимай глаза, пока я не скажу, что можно. Смотри на свои ноги.
Шемхет кивнула, и они повернули налево, прошли два поворота.
Шемхет почувствовала запах гарема – притирания[6] и духи́. Но теперь к этому добавился иной запах: протяжный смрад соли, крови и испражнений. Забыв о предостережении капитана, она почти против воли подняла голову.
На торопливо сбитой виселице, аккурат напротив изящных ворот в гарем, висели нарядные, прекрасные, мертвые отцовские наложницы. Головки их неестественно смотрели в одну сторону, тянулись сломанными шеями направо, словно хотели рассмотреть что-то интересное, словно ждали гостей. Туники на них были дорогие, не хватало только украшений: их сорвали – мочки ушей кровили.
Шемхет затошнило.
«Нельзя, нельзя, нельзя, – сказала себе она. – Надо идти. Не думай о них. И об отце. Вот твоя нога. Оторви ее от пола и сделай шаг. Один шаг вперед. Давай. Так, хорошо. Теперь другая».
Она шла, глядя вниз, словно самая скромная из девушек, но знала: там, справа, висит невыносимое, то, что нужно скорее пройти. Знала: стоит поднять взгляд – и она увидит их. И больше не сможет убедить себя, будто и думать про них забыла, будто их там и не висело никогда. Взгляд ее, как проклятый, тянулся обратно, но голове своей она еще была хозяйкой, могла еще держать ее опущенной – и держала.
