Шемхет знала, сколько времени нужно, чтобы пройти мимо гарема, но никогда это время не тянулось так долго.
Ее привели в круглую залу, где собралось очень много людей, и капитан подвел Шемхет к женщинам, сидевшим на полу. Вокруг них было свободное место, словно там пролегала невидимая граница, которую никто не решался нарушить. Шемхет подтолкнули в их круг. Она неловко села к женщинам, едва не завалилась, но чьи-то руки ловко, ласково придержали ее за плечо. И только оглянувшись на тех, кому принадлежали руки, Шемхет узнала сестру.
Инну и Неруд сидели плечом к плечу. Лицо Инну было под покрывалом, на руках у Неруд лежал крошечный младенец.
– Ты жива… – сказала Инну и замолчала. Она, казалось, хотела обрадоваться, но радость ее умерла прежде, чем успела выйти на поверхность.
Шемхет оглядела других женщин – то оказались отцовские жены числом три. Младшей было семнадцать, средней – тридцать, старшей – пятьдесят. Шемхет знала каждую.
Младенец на руках у Неруд завозился, и она сказала беспокойно:
– Она родилась вечером. У рабыни. Рабыню забрали, но ее я не отдала. Скоро нужна будет кормилица. Она голодная.
И что-то такое, видимо, проступило на лице Шемхет, что Неруд сказала резко:
– Она – наша сестра. Я ее никому не отдам!
Шемхет кивнула и придвинулась ближе к сестрам.
Потянулось ожидание. В комнату заходили и выходили молодые мужчины, одетые в броню, смотрели на женщин безразлично, словно насквозь. Никто ничего не говорил им, а сами они боялись спросить.
Чувства Шемхет, притупленные сначала страхом и первым ужасом, начали оттаивать, жечь, как кипящая вода, в груди. Ожидание было невыносимо. Они боялись говорить, боялись резко двигаться или выйти из своего заколдованного круга.
Ребенок начал хныкать, а потом и плакать.
Одна из жен отца – самая младшая – серолицая, испереживавшаяся, прошипела Неруд:
– Заставь ее замолчать, а не то…
Шемхет неожиданно для всех и самой себя встала, нависла над нею и сказала злым, чужим, высоким голосом:
– Молчи! Не то я заколдую тебя так, что твои внутренности сгниют! Или покажу демонам к тебе дорогу, чтобы терзали тебя во сне так, что ты будешь бояться ночей!
Таких заклинаний она не знала. Но знала, что люди часто приравнивают жриц Эрешкигаль к колдуньям. Такая вспышка гнева была для Шемхет в новинку и испугала бы ее саму, если бы у нее остались силы на это.
Жена хотела было что-то ответить – хоть она испугалась, но долгое, истерзывающее ожидание притупило ее страх. Но в этот момент к ним подошли несколько воинов и велели идти в тронный зал.
Пока их вели, Шемхет оглядывалась в поисках Арана – он ведь начальник стражи! – и сама не знала, где могла бы его увидеть. Среди групп пленных, которые им встречались? Среди тел, которые… тоже встречались. Мог он выжить? Но его не было видно. Может, и хорошо. Это давало призрачную надежду.
Вместе с остальными женщинами Шемхет прошла по длинным коридорам в большой тронный зал. Там, где прежде сидел отец Шемхет, теперь сидел ее дядя, Нериглисар.
Колонны, изразцы, изображения сражений, выбитые на стенах гимны, ало-золотые царские одежды, пышные балдахины, стража с блестящими щитами, медные зеркала – все это когда-то очень подходило Амель-Мардуку.
Теперь все очень шло Нериглисару.
Он влился в стены, занавески, в саму плоть Вавилона и стал теперь таким же орнаментом. Орнаментом, символом, мощью, голосом, прихотью, статью и жестокостью Вавилона.
