— Да, конечно, — отозвалась Ксюша явно из вежливости.
А потом спросила:
— Глеб, ну вот почему так, а? Я понимаю, когда болеют пожилые люди. У них за жизнь столько накопилось: экология плохая, стрессы, режим неправильный… А молодые — почему? Α дети? Где справедливость?!
Голос она под конец повысила, яростно выдохнув последнюю фразу. И видеть Ксюшу такой, сбросившей маску невозмутимости и деловитости, было тревожно. Снова я поймал себя на желании обнять, прижать к себе, вплести пальцы в рыжие мягкие волосы, даже не из чувственности, а просто в извечном жесте ласки и защиты.
— Не знаю, — сказал я вместо этого. — Справедливость — такая штука… Не помню, кто про нее сказал, что справедливость есть только там, куда мы её приносим. И только пока сами за ней следим. А ждать справедливости от жизни вообще не стоит. Давай… давай просто верить, что все будет хорошо.
Ксюша кивнула. Помолчала немного и уронила горько, но с отчаянной надеждой:
— Должно обойтись. Просто должно. Говорят же, что дети выносливее! У них иммунитет ещё нормальный…
В смысле — «дети»? Я замер, чувствуя, как перехватывает дыхание. Это что же выходит? Никита…
Я не успел ничего спросить. У Ксюши зазвонил телефон — и в этот раз она схватила его с таким лицом, что сразу стало понятно, откуда звонок. Нажала на кнопку, слушала совсем недолго, а потом выпалила:
— Спасибо вам огромное! Спасибо!
Сообщив ещё что-то, звонящий отключился, а Ксюша посмотрела на телефон, потом перевела на меня ошалелый взгляд. Обычный серый лед её радужки словно растаял — в глазах плескалась искренняя, бескрайняя радость.
— Все хорошо! Глеб, все хорошо! Операция прошла успешно. Никитка в реанимации под наблюдением, но это же нормально, да?
— Конечно, нормально, — поспешил я её уверить, мучаясь совсем другим вопросом.
Что операция удалась — это прекрасно, само собой! Но…
— Ксюша, а сколько ему?
Вышло почти равнодушно, но я замер, ожидая ответа. Глупость какая. Неужели я напутал, ревнивый дурак, или понял неправильно, или…
— Пять.
И снова этот смущенный взгляд, вильнувший в последний момент — словно Вавельский дракон то ли не захотел, то ли постеснялся встретиться со мной взглядом.
Пять? Пять?! Это что же получается… Идиот! Кретин ты, Лебедев! Напридумывал себе неизвестно чего, а неизвестный Никитка — ребенок! И вот почему Ксюша так переживает. Стоп-стоп, это, выходит, её ребенок?! Хотя какая разница? Никитке пять лет — вот что важно!
— Твой сын? — спросил я, изо всех сил изображая спокойное участие, хотя в душе творится бог знает что.
— Не мой.
Ксюша ожидаемо смутилась еще больше. Попыталась что-то объяснить, на удивление невнятно — похоже, мысли у неё бежали вперед языка, который заплетался от усталости.
Я только и понял, что ребенок чужой, но так получилось, что помочь мальчику, кроме Ксюши и её подруги Дианки, было некому. Ох, ёлки… Я прикусил изнутри губу, чтобы промолчать, не наговорить глупостей. Подумать… Надо подумать. Взвесить всё ещё раз, а то и дюжину раз, если понадобится. Просчитать. Сформулировать.
Вставил ключ в замок и тихо сказал, ловя в зеркальце взгляд Ксюши:
— Так, ладно… Все хорошо. В больнице ты сейчас не нужна. Давай я тебя домой отвезу.
— Да, если можно… — выдохнула она.
Я тронул машину, вырулил на улицу. Молча порадовался, что Ксюша не уточнила, к кому именно домой мы едем. Видимо, решила по умолчанию, что к ней на квартиру. Ах, юридические игры со словами, чтоб вас!
