Стивен сделал глоток вина. Оно было превосходным. Это был один из немногих плюсов его положения. Он – пришелец, наблюдатель. Он видел их всех насквозь. Он видел механизмы их поведения, скрытые пружины их неврозов, абсурдность их ценностей. Он был умнее их всех. Он читал книги. Они читали только ценники. Это давало ему чувство превосходства, приятное, теплое чувство, которое разливалось по венам вместе с дорогим алкоголем.
А потом приходило другое чувство.
Холодное, тошнотворное. Презрение к самому себе.
Потому что он, такой умный, такой наблюдательный, такой все понимающий, был всего лишь еще одним предметом в этой коллекции. Он был «муж-профессор». Это звучало солидно. Это добавляло Леоноре очков в ее социальной игре. Он был еще одной дорогой безделушкой на ее полке. Он жил в их доме, ел их еду, пил их вино. Его скромная профессорская зарплата не покрыла бы и десятой доли расходов на содержание этого маскарада. Он продал свой интеллектуальный снобизм за комфорт. Он был таким же, как они, просто его товар был другим. Они торговали вещами, он – своей эрудицией. Но все они были проститутками на одной и той же ярмарке тщеславия.
Его острота про индейцев квакиутль была не просто комментарием. Это был акт мелкого вандализма, попытка доказать самому себе, что он не такой, как они. Он нацарапал своим маленьким интеллектуальным ножичком на полированной поверхности их ритуала. Но это ничего не изменило. Они просто не заметили царапины.
Он посмотрел на Бренду. Вот кого он не мог до конца проанализировать. Она была чистым листом. Если Леонора двигалась к людям (ища одобрения), а Ричард – против людей (стремясь доминировать), то Бренда двигалась от людей. Она создала вокруг себя непроницаемую оболочку отстраненности. Она была наблюдателем, как и он. Но ее наблюдение было иным. В нем не было иронии. В нем был холодный, прагматичный расчет. Она не анализировала правила игры. Она собиралась в ней победить.
Стивен снова наполнил свой бокал. Ему вдруг отчаянно захотелось оказаться в своей маленькой, заваленной книгами квартирке возле кампуса. Там пахло пылью и старой бумагой, а не полиролью и деньгами. Там он был самим собой. А здесь… здесь он был просто функцией. Экспонатом в чужом музее. И худшее было в том, что он сам, добровольно, взошел на этот постамент.
Бренда держала бокал за основание ножки, как ее учили на тех дорогих курсах этикета, которые Франклин заставил ее пройти. Она делала это не потому, что следовала правилам. Она делала это потому, что знание правил и их точное исполнение делало ее невидимой. Она становилась частью декораций, элегантной деталью интерьера, и это позволяло ей наблюдать. А наблюдение было ее единственной защитой и ее главным оружием.
Этот ужин был не пищей, а информацией. Бренда потребляла не ростбиф, а язык тела, интонации, паузы в разговорах. Каждое слово, каждый жест были данными, которые она методично заносила на воображаемые карточки в своей голове.
Карточка 1: Леонора. Состояние: на грани истерики. Ключевая уязвимость: патологическая зависимость от отцовского одобрения. Прогноз: ненадежна, легко поддается манипуляции через похвалу или критику. В случае кризиса сломается первой. Ее страдания были настолько очевидны и неприкрыты, что Бренда испытывала к ней нечто вроде брезгливой жалости. Леонора была открытой книгой с очень простым и печальным сюжетом.
