Читать онлайн Людмила Палатова - Во времена перемен

О милых спутниках, которые весь свет

Своим присутствием животворили,

Не говори с тоской – их нет,

Но с благодарностию – были.

В.А. Жуковский

В определенном возрасте у пожилых людей иногда появляется настоятельная необходимость оставить воспоминания о прожитом. Как правило, обычно они касаются громких событий, героических поступков. В памяти моего поколения таким событием была война. Мы – дети войны, и героизма при всем желании по малолетству проявить не могли, хотя и были среди молодежи личности необыкновенные. Но война отразилась на каждом из нас, у многих она изменила судьбу. Правильно заметил Р. Фраерман: «Не все в мире измеряется твоей готовностью умереть. Куда труднее оказывается иногда простая дорога жизни». Участники войны, жители блокадного Ленинграда вспоминать не любят, да и осталось их очень мало. Неизбывно в нас присутствие перенесенного и передуманного. Лучше, чем Ю. Левитанский, не скажешь:

Я не участвовал в войне,

Война участвует во мне!

Но и мирные времена выдались нелегкими. Мне хотелось показать, как жилось в двадцатом веке обыкновенному человеку, рассказать о наших предшественниках, и тех, кому мы обязаны жизнью, потому что свою они отдали за нас.

Благодарю своего одноклассника, Геннадия Валерьевича Иванова, за сопереживание и предоставленные материалы и Олега Игоревича Нечаева за участие в работе.

Как и многие из моего поколения, я плохо знаю свою родословную. Старшие часто были вынуждены скрывать прошлое в целях элементарной безопасности. Мне довелось как-то познакомиться с носителем очень известной декабристской фамилии, который в ответ на мой вопрос о его предках попросил рассказать, что об этом известно мне. В детстве он слышал разговор деда с отцом, когда старший на подобный вопрос ответил, что был такой дурак когда-то давно, из-за которого семья до сих пор страдает. И попросил никогда больше никогда не поднимать эту тему.

Наша беседа случилась в районной больнице. Как в наши края попали представители такой фамилии, можно только гадать. Советская власть, прославляя подвиг декабристов на словах, истребляла потомков их без всякой пощады. Разговор наш закончился тем, что я подарила моему пациенту мемуары декабристов с пожеланием самостоятельно разобраться в своей семейной истории.

Мне скрывать было нечего, как раньше казалось. Потомок крестьян тамбовской губернии из первого в роду поколения с образованием. Представитель очень большой семьи, живущая от нее на отшибе, я не знаю подавляющего большинства своих родственников. Воистину, «мы ленивы и нелюбопытны». Можно было в свое время заинтересоваться, расспросить, а теперь уже некого.

Предки с обеих сторон жили в селе Карандеевка Инжавинского уезда Тамбовской губернии. Половина деревни Палатовых, половина – Филитовых. Фамилия отца (Палатов) татарская. Беседовала с однофамильцами, которые безусловно подтвердили ее тюркское происхождение. Откуда она взялась, сказать сложно, но рядом с Каран (Коран) деевкой – у нас там «акают» – Караул, Уварово и т.п. Рядом было имение Чичериных. Я еще слышала о «господском доме». Скорее всего, предки были крепостными, мама говорила об «однодворцах».

Хорошо знала я только деда с маминой стороны, Иллариона Михайловича Филитова. Это был высокий красивый старик с сивой гривой волос, которую и в старости не брали обыкновенные ножницы. Стригли овечьими. В молодости он повредил колосом глаз, на нем осталось бельмо. Другим глазом дед без очков читал Евангелие с весьма мелким шрифтом. Я хорошо помню эту книгу из-за ее необычной формы. Среди немногих мужиков в деревне Михалыч был грамотным, а кроме того, имел кожаные сапоги, что было вроде парадного сервиза. В этих сапогах венчалась вся деревня. Понятно, что повседневной носке они не подлежали. В гражданскую войну, когда принудительные освободители разных цветов сменяли друг друга многократно, эти сапоги и сгинули. После белых пришли зеленые, потом нагрянули красные. Дед вышел поприветствовать законную, как он считал, власть. Тут боец в буденновке сапоги с него и снял.

Женили деда насильно. Была у него любовь, такая же беднячка, как и он, а у моей будущей бабушки было какое-никакое приданое. В ответ на несогласие прадед Михаил (кроме имени о нем ничего не знаю) вывернул из плетня кол, благословил непокорного сына вдоль спины и одним ударом сделал несчастными трех бедолаг. Дед так и не забыл свою девушку, а ее тоже выдали замуж по родительскому расчету, страдала ни в чем не повинная бабушка Дуня. Несостоявшаяся невеста заболела и умерла от злой чахотки. Перед смертью, как гласит семейное предание, она подошла к плетню попросить у бабушки прощения. Та обошлась с ней сурово, на что бедная женщина сказала:

– Ох, Дуня! Как еще с тобой будет!

Как в воду смотрела! Бабушка Евдокия Захаровна родила семерых детей, мальчиков было только двое, младших, и только им полагался земельный надел. Один из братьев, Сергей, возвращаясь с Первой мировой войны, умер в эшелоне от испанки, неизвестно, где он похоронен. Второй, Иван, был взят на действительную службу и остался в Ленинграде. Земли в Тамбовской губернии было мало. Старших сестер надо было пристраивать замуж, а кому были нужны бесприданницы? А баба Дуня начала болеть. У нее развивалась какая-то системная патология, по скудным сведениям, похожая на ревматоидный артрит, а то и на болезнь Бехтерева. Прошли все больницы, монастыри, знахарей поблизости. Разорили не один десяток муравейников, добывая муравьиный спирт для растираний. Все было бесполезно. Состояние ухудшалось. Можно представить, что значила болезнь хозяйки для крестьянской семьи. Баба Дуня была работящей и умелой, очень страдала от своего бессилия. А вся домашняя работа и уход за лежачей матерью свалилась на среднюю дочь Анну (Оню), которой было тогда 13 лет. Большой чугунок в печку поставить было не под силу. Каково было на это смотреть матери! Она чувствовала себя обузой и часто повторяла: «Где же ты, моя смертушка!». Оня так и не вышла замуж – не на кого было оставить дом, а за ней было еще трое младших. Разница в возрасте у детей была большой. Старшая сестра была уже замужем, когда родилась моя мама, и была она старше племянницы только на год, а та всегда звала ее тетей Варей.

Оня осталась неграмотной, как и старшие девочки, работала в колхозе за «палочки», вела хозяйство, ухаживала за отцом, а в сундучке лежало ее приданое, сшитое и связанное своими руками из собственноручно изготовленной и окрашенной пряжи. Я маленькой очень любила разглядывать удивительного фасона старинное платье и кружевные накидки на подушки, когда раз в год их вывешивали для проветривания. Вещи просились в этнографический музей. И все они были украдены во время войны эвакуированной женщиной-инвалидом, которую тетка спасла от голодной смерти и кормила два года. Уехала дама втихаря, не попрощавшись, а вещи взяла, вынув дно у сундучка, вероятно, на память.

Старшие сестры, Татьяна и Елена, овдовели и жили в семьях дочерей. Только одну, похожую на мать очень симпатичную и тоже Дуню, выдали в обеспеченную семью. Брак получился по любви, но радовались недолго. Наступила коллективизация. В одночасье семья лишилась всего и была выслана в Мурманскую область на пустынное побережье реки Колы. Приближались холода. Вот тут–то и показала себя натура настоящего крестьянина–работника. Наверное, термин «кулак» и отвечал истинному положению вещей. Я всегда по этому поводу вспоминаю кинофильм «Ленин в восемнадцатом году», когда ходоки (кстати, тамбовские) в ответ на вопрос вождя «а как же бедняк?» отвечают: «это по-вашему – бедняк, а по-нашему – лодырь». И до сих пор удивляюсь, как прохлопали цензоры тогда эту фразу. Мои родственники наловили в реке бревен, которые в свободном плавании в большом количестве, как и в более поздние времена, катили при плановом хозяйстве в виде «сплава» своим ходом в моря–океаны, и построили себе жилье. Река изобиловала рыбой, которая пропитала и стала основой существования. Я увидела тетку единственный раз на тамбовщине в 1936 году. Ей разрешили навестить родных. Она угощала нас эксклюзивной рыбой в потрясающей обработке. В ответ на чей-то вопрос о жизни она ответила:

– Хотели сделать нам хуже, а получилось лучше!

И это благополучие было недолгим. Началась война. Погиб их единственный сын. Они остались в Мурманской области, и больше я ее не видела.

Баба Дуня умерла в 1916 году. Перед смертью она просила похоронить ее в коротком гробу, чтобы не разгибать сведенные контрактурой ноги. Боялась, что будет больно даже мертвой. Потомству по женской линии она оставила в наследство свою болезнь в разной степени тяжести. Другого капитала у нее не было.

Не знаю, раскулачивали ли деда. В глинобитной избе не было ничего, кроме скудного скарба. Дед Илларион был действительно бедняком, хотя работал хорошо. В молодости выпивал, но однажды с товарищами отмечали какое-то событие. Когда он протрезвел, обнаружил, что потратил больше, чем мог себе позволить, встал на колени перед иконой и дал зарок. Больше не пил никогда. Зимой, завершив работы в поле, мужики в деревне собирались каждый со своей лошадью в Крым по договору с торговцами и везли оттуда всякий южный товар. Полученные за это деньги шли на хозяйство, а детишкам доставались гостинцы – изюм, сладкие рожки, вяленый инжир и т.п. Умер дед перед самой Отечественной войной, будто Бог оглянулся на хорошего человека и избавил его еще и от этих страданий.

Когда моей маме, Варваре Илларионовне Филитовой, исполнилось 9 лет, ее определили в няньки к дальней родственнице. От нищеты это было сделано, или из желания ей лучшей доли, сказать трудно. Вероятно, от того и другого с учетом ее бесполезности в хозяйстве. Родственница, Анастасия Ивановна Полубояринова, увезла ее в Баку. Город этот был Меккой для жителей села. Вероятно, когда-то давно какой-нибудь дядя Вася случайно попал туда на заработки, и за ним потянулись родные и близкие. Анастасия Ивановна была личностью весьма примечательной. Рано вышла замуж, как оказалось, за революционера, который от нее свои занятия скрыл, родила от него ребенка. Его арестовали, сослали в Сибирь. Собиралась она за ним, а потом раздумала. Занялась делом, организовала швейную мастерскую, поскольку была хорошей портнихой. В те времена семейные предприятия и артели имели большие налоговые льготы, почему и набрала работников А.И. из дальней родни. Мама была еще мала для работы в мастерской. Ей достался малыш для воспитания. Никого А.И. шить не научила. Все были только на подсобных работах – швы обметать, пуговицы пришить. Конкуренты начальнице были не нужны. Мама превосходно шила потом, но для этого ей пришлось закончить уже в Перми курсы кройки и шитья, которые остроумцы называли «кукиш». Я любила играть с ее экзаменационным платьицем очень сложного фасона, сшитым для куклы.

Хозяйка набирала силу. Ее талант и оборотистость способствовали процветанию мастерской, обшивала она, как теперь сказали бы, ВИПов, поэтому появились и связи. Была куплена дача в Кисловодске, а затем и гостиница «Европа» в центре Баку. Тут и появился жених, абсолютный негодяй и альфонс, который жил на ее деньги, кутил и обманывал ее на каждом шагу. А она в нем души не чаяла. По словам окружающих, он был причастен к гибели ее сына от первого брака. На его памятнике слова: «Мой милый мальчик, простишь ли ты свою бедную маму?». Во время войны муж попал к немцам, ушел с ними и исчез из ее жизни. Остались двое его сыновей. У нас сохранилась фотография, как и все тех времен, превосходного качества, на которой изображен холеный мужик с необычайно плутоватой физиономией. После революции во время НЭПа А.И. приобрела еще одну гостиницу, «Новую Европу», где мама работала уже экономкой. На исходе 20х годов НЭП закончился со всеми вытекающими последствиями, но хозяйка опять устояла. Снова начала обшивать уже теперь советскую и партийную верхушку. Гостиницы, конечно, отобрали. Однако, владелицу не выслали, не посадили, а сыновья закончили институты, это в те времена, когда в получении образования было отказано даже детям мелких служащих. В институтах учились исключительно дети рабочих и крестьян, имевшие в виде базиса 2 класса церковно-приходской школы.