— Не любят они нарушителей... — через несколько минут молчания Дарун внезапно заговорил. — До старейшин, правда, обычно дело не доводили, на месте разбирались. Ты одна такая получилась с официальным-то предупреждением. С мужиками всякое делали... Надо сказать, не церемонились. Уж десятый год даже самые буйные к ним не лезут, границу обходят насколько глаз видит. А вот что с вашим бабским родом — не отвечу. На своем веку не припомню, чтобы кто в управу обращался. Предположить можно... Если и случилось чего, смолчали, небось, постыдились оглашать. Думаю, могло и так. Чем оно обернется, скоро сама узнаешь. Главное, не зли их.
Это единственное, что он сказал, пока шли.
Я сжимала в руке мешочек с вещами и свою единственную защиту — запечатанное письмо от Митрина, в котором говорилось, что нарушительница направляется к семи старейшинам для наказания.
Около последней предупреждающей зарубки, Дарун кивнул на чащу.
— Всё, дальше не пойду. Ступай.
— Одна? — с первобытным ужасом посмотрела вперед.
Я думала, что меня встретит и проводит какой-нибудь волчий смотритель, но на границе было пусто. Никто меня не ждал.
— Иди. Остановят, письмо покажешь, — повторил Дарун, подтолкнув меня за границу.
На негнущихся ногах я вступила в волчий лес, под взглядом Даруна поплелась в чащу. Пройдя с сотню шагов оглянулась. Он стоял.
«Караулит, чтобы не сбежала», — поняла.
Чего караулит? Бежать-то некуда...
Отвернувшись, пошла дальше.
Лес просто продолжался, но территория великородных казалась мне запретной, страшной. Виделось, что каждый шаг по чужой земле — это шаг по земле, в которой где-то спрятан капкан. Вот-вот он выпрыгнет из-под травы и с лязгом сомкнутся на ноге острые зубья.
Фигура смотрителя уже пропала из виду, а я все шла, прихватив длинную юбку. Неудобно. Обычно лес я посещала в штанах, но, памятуя, что предстоит перед волчьими старейшинами показаться, облачилась в платье. Авось в платье больше женщина, больше шансов, что пожалеют? Конечно, пугала перспектива оказаться в платье среди Волков, которые могут сделать со мной что угодно. Но старейшины были важнее.
Деревья тихо перешептывались друг с другом, настороженно осматривая меня. Я чувствовала их недоверие и на ровной поляне остановилась. Присев около толстой многолетней сосны, молча разгребла ладонями черную землю до ближайшего корня. Этим утром я испекла хлеб с каплей своей крови. Щедрый его ломоть, бережно положила в получившуюся ямку.
Присыпая хлеб землей, тихо зашептала заговор:
— Отец-лес, прими меня, Асу, свое дите неразумное. Не дай врагу подойти, дай подойти другу. Мне путь покажи, отец-лес, убереги от зверя лютого, от места коварного. Позволь по земле твоей ходить без боязни, позволь срывать твою траву без страха. Добро тебе принесла, отец, прими.
Мы пользовались заговорами при сборе трав, при варке отваров, настоек, сборе листьев, ягод, заговаривая боль. Слова — это растворимое в воздухе вещество, то каждая травница знает. Слова проникают в пространство, пропитывают его собой, и создают то, что несут.
А лес втягивает любые слова, поэтому важно говорить правильные.
Земля под ладонью стала теплой. Улыбнувшись, я поднялась, ощущая умиротворение, и тут же улетела.
Что-то сбило меня с ног, подбросило в воздух и снесло на траву.
Лежа спиной на зарослях дикой черемши, я успела только одно — вскрикнуть, в мгновение придавленная тяжелой тушей. Воздух разом выбило из груди.
