— Кряхтит... Я не за тем, — отмахнулся. — Слышал, тебя Волки для наказания потгебовали... Судачат все.
В ответ я только шмыгнула носом. Судачат... Еще этого не хватало. Все село будет болтать об этом не то, что дни — недели. А может и всегда. Я еще не успела подумать о перспективе такой огласки, но, как представила, тотчас ощутила тошноту в горле.
«Не быть мне травницей...»
— Боишься? — спросил.
Кивнула, ничего не говоря. В горле все еще стоял ком. И опять страх, только теперь он стал больше.
Олов сочувственно приобнял меня за плечи, я всхлипнула, прижимаясь к его боку. Он хороший, этот рыжий мальчишка, он как я — неостепенившийся, хотя и рукастый, хозяйственный... У меня с подругами как-то не заладилось, ни одной настоящей, а с мальчишками дружила. Жаль, сейчас все женаты. Нормальные жены с незамужней подругой запрещают общаться, один Олов в друзьях и остался...
Он потянулся ко мне шершавой рукой, и только тут я обнаружила, что мужские губы уже совсем близко, явно намереваясь меня поцеловать.
— Ты что делаешь? — отпрянула, мигом отсаживаясь так, чтобы создать между нами воздушный коридор.
Друг смущенно кашлянул.
— Слыш, я тут... подумал, — он начал запинаться, картавя еще сильнее. — Волки ведь право собственности пгизнают, метки чуют. А ты ничья... Если я тебя... А ты к ним... То они не тгонут, понимаешь?
Меня всегда смешила его «р», но сейчас не до смеха. Прижалась спиной к шершавым прохладным доскам.
— Что? Ол, ты...
— Сегьезно. Ты погаскинь мозгами...
Его голос оставался смущенным, но серьезным.
Я же судорожно соображала.
Еще и ЭТО?!
Может Олов и прав, но... С ним? Может и не все так плохо!
Он придвинулся ко мне, и теперь я вскочила.
— Нет, — однозначно отказалась без долгих размышлений. — Нет, нет, никак! Я не могу. Мы же друзья. Я не хочу... Я, ты... Это невозможно!
Я толком не видела его лица, но услышала, как он усмехнулся в темноте.
— Н-да... Ну, как хочешь.
Больше нам не говорилось. Несколько минут в неловком молчании и Олов соскользнул с крыльца, не прощаясь. Оглушенная, я вернулась в дом, назначила самой себе тройную дозу успокаивающей настойки, которая должна была успокоить быка, и, стараясь не думать, упала спать.
Если думать — еще страшнее.
4. Глава 4. На чужой земле
На рассвете следующего дня солнце взирало, как смотритель сопровождает преступницу через поле. Казалось, вся трава сочувственно притихла, и даже пение птиц звучало для меня как поминальное.
Впервые на своей памяти я шла в лес нехотя, принудительно переставляя ноги. Влажный туман почтительно отступал, стелясь ниже колен. Роса падала на кончики ботинок, словно слезы роняла. Мокрая трава упруго проминалась под ногами поскрипывая тонко, жалобно. Сзади тяжело ступал Дарун. Я шагала как на казнь, думала. Обо всем думала: о маме, о Волках, но больше — о себе. Что теперь будет? Чего ждать?
А может и казнят?
Нет, они не должны...
Или могут?
Я не представляла.
Мы почти не контактировали с Волками, незачем. Они не стремились к нам, мы боялись их. Всем известно, что Волчий род не отличается мягкосердечием. У них свой Порядок, у нас — свой.
— Дарун, люди ведь нарушали границу, не первая же я. Что с ними было? — я нарушила молчание, когда мы уже подходили к лесу.
Смотритель в ответ только что-то буркнул. Не хотел говорить.
Матушка тоже не хотела, как я не спрашивала, прятала глаза, все меня успокаивала.
Это убедило меня в том, что кара легкой не была.
