Высокие ступени - страница 31

В ответе, о чём ни спроси я,

Услышу и «веди» и «рцы»,

И плачут при слове «Россия»

Словесности русской чтецы.

В сербской церкви

Иисус, здесь явленный иконой, —

Ясноглазый в сущности гайдук,

Истомлённый, даже истощённый

От раздумий горестных и мук.

К ворогам не знающий пощады,

Осудивший развращённый Рим.

Эти веси, пажити и грады

В зыбкой дымке ходят перед ним.

В прошлом веке был бы партизаном,

«Смерть фашизму!» с ними бы кричал,

Чтоб к Его припал кровавым ранам

Край апокрифических начал.

Сербской девушке

Слушай, сербиянка: у монголов

Пали поздней осенью стада,

Темучин восплакал, возглаголав,

И на запад двинулась орда.

От того, что пересохли степи,

Содрогнулся Иисус в вертепе.

Через два столетья чернотой

Волос твой покрылся золотой.

Смедерево

Ни глухаря, ни тетерева

В этих местах, лишь крик

Чаек вблизи от Смедерева

На берегу возник.

Братство их черноморское,

Месиво этих стай

Носится, с плеском порская

И огласив Дунай.

Выплесками перловыми

Словно творя помин,

Крепости с переломами

От партизанских мин.

С россказнями и сведеньями

Перелетая в сень

Дерева в этом Смедереве,

Век превратился в день.

Над Венгрией

Под крылами глушь и тишь,

Тьма и млечность потому что

Вся в сплошном тумане пушта,

Венгрию не разглядишь.

Всё – в том ветреном и мглистом.

Пребывают в пустоте

С чардашем, с гусарским свистом,

С бойким Кальманом и Листом

Годы пламенные те.

Скрипки, выкрики цыганьи,

Пляски Бачки и Бараньи[5]

Погрузились в забытьё,

И, возможно, в Васюганьи[6]

Сердце вздрогнуло её.

Два брата

Был младший брат головорезом,

И в смуту председатель ВЦИК,

Над штыковым её железом

В тужурке кожаной возник.

И крови жаждала горячей

Его безжалостная речь,

Бы расказачен Дон казачий,

Пришлось династию пресечь.

Добитый гриппом или ломом,

Уже никто не разберёт,

Гранитом в облике знакомом

Он стал, свободный от забот.

Иль ядом верным и мгновенным

Его убрали, говорят…

А там, в окопах под Верденом,

Войну освоил старший брат.

Постигший всю её науку,

В атаку – в ярости такой —

Свою оторванную руку

Нёс уцелевшею рукой.

Теперь в его дворце в Ханое

Живут, сменяются вожди.

И хлещут, вставшие стеною,

Неистощимые дожди.

Хлебы

Уже в дыму виднелись Рейн и Сена.

Но что же было до того, когда

Остановила конницу измена

И уцелели чудом города?

Ведь есть весов невидимые чаши,

И до сих пор качаются они.

Вот подвиги и прегрешенья ваши,

Самосожженья и позора дни!

Вот губят жизнь террором неуклонным,

И короток революцьонный суд,

Вот чёрный хлеб спешащим эшелоном

В Германию восставшую везут.

Да, эти хлебы, посланным немцам

От лютой, багровеющей зари —

С кровавыми руками, с чистым сердцем —

Голодным от голодных сухари.

Лейпцигский вокзал

И Лейпцигский вокзал, в который

Под ровный, дребезжащий гром

Едва заметный поезд скорый

Влетает пушечным ядром.

Узрев гигантский этот узел,

Его имперскую судьбу,

Тот, кто Европу офранцузил,

Перевернулся бы в гробу.

Тут воля кайзера крутая

Под сенью прусского орла

До Занзибара и Китая,

Казалось, рельсы довела.

Но две войны мечту сместили,

Вокзал чрезмерно стал велик,

И нужды нет в тевтонском стиле,

Немецкий выдохся язык.

Лишь грёзой планов отдалённых

От каменных сквозит громад

И памятью об эшелонах

На Аушвиц и Сталинград.

В степи

Ну, вот, припрятав нож, хозяин

За повод клячу потянул,

И, псами жадными облаян,

Ведёт её через аул.

Да, он сильнее и умнее,

Но понимает и она,

Что там, в овраге, будет с нею…

Теперь для скачек не нужна.

Едва плетётся, участь зная,

И безнадежно, и хитро,

Всё длится тяга тормозная,

Назад Вперед

Высокие ступени - страница 31

Похожие книги