Со мной творилось нечто неимоверное. Не могла понять, кто я и где и что здесь делаю. Потерялась, отъехала буквально. У меня хватало сил только пялиться в спину Вересову, любоваться разворотом его плеч, разглядывать небрежную причёску. Ниже глаза я опускать не посмела, потому что не знала, смогу ли себя контролировать.
– Надо поговорить, – услышала я его бархатный голос и вздрогнула.
Увы, это не ко мне он обращался, а к Островскому. Мне снова досталась его улыбка, а потом он аккуратно потеснил меня и закрыл перед носом дверь.
Не знаю, сколько я простояла, как застывшее изваяние. Да это слишком приличное определение – торчала истуканом. Каменная баба в стазисе, у которой даже мозг высох.
Юра Вересов. Здесь. Сейчас. С ума сойти. Сдвинуться по фазе. Слететь с катушек… Впрочем, именно это я благополучно совершила – почти свихнулась от неожиданности.
Я наконец-то смогла нормально дышать. Затем выпила водички. Горло промочила. Кажется, вода помогла: я хоть здраво мыслить начала. И пока Вересов торчал в кабинете Островского, я проговаривала аффирмации, которыми настраивала себя на то, что этот мужчина – такой же, как все. А я очень мудрая и бесстрастная личная помощница. Профессионал, умеющий с достоинством выходить из любых критических ситуаций.
Аффирмации повлияли на меня благотворно. Я успокоилась, взяла себя в руки, пришла в себя. Благо, времени у меня было на это предостаточно.
Я даже перед зеркалом потренировалась держать лицо. К счастью, именно это и удалось мне лучше всего, когда Вересов всё же из кабинета Островского вышел. Всё остальное полетело, как торт, на пол: растеклось взбитыми сливками по кафелю. Но, к счастью, никто этого не заметил.
– А скажи-ка мне, Юлия, – господин Островский напал, как барс, чем немало меня всполошил, – что вы, девушки, находите в таких, как Вересов?
Умом я понимала: это не праздный интерес. Не исследователь в моём боссе говорит, а мужчина, который пытается понять секрет успеха другого представителя сильной половины человечества.
Я попыталась как можно безразличнее плечами пожать. Внешне, наверное, получилось, но босса не так просто провести.
– Вот только не надо изображать безразличие. Я видел, как ты на него дышала.
– И как? – спросила я осторожно, чувствуя ускорение сердечного ритма. Эдак и заболеть не долго.
– Вожделенно. Будто съесть хотела. Приватизировать и присвоить себе на веки вечные.
– У вас очень развито воображение, – голос меня не подводил. Да и вообще – если бы не сходящее с ума сердце в груди, я вполне тянула свою роль: холодная, собранная, малоэмоциональная.
Это даже не образ. Я, наверное, такая и есть. Кто-то эмоционально не сдержан, а я наоборот. Лерочка меня вообще Снегурочкой нарекла. И я не обижаюсь, потому что, наверное, так и есть. А то, что со мной при виде Вересова творится – это фантомы прошлого. Детские впечатления – самые сильные, но не объяснять же это Островскому?..
– Всё у меня в порядке с воображением, – хмурит брови босс. – Если бы ты себя видела, то поняла бы, что ничего воображать не требуется. Нужно только глаза иметь. А у меня, если ты заметила, оба глаза на месте и зрение стопроцентное.
– Это от неожиданности, – зачем-то оправдываюсь я. – Вы просили не беспокоить, а он… Простите, впредь я буду более бдительная.
– Не надо, – как-то буднично и очень по-человечески произносит Богдан Артёмович.
