Одна
из черт в Давиде, понравившаяся мне вначале отношений, заключается в его умении
не доводить до конфликта вне зависимости от подоплеки, оппонента и испытываемых
к нему эмоций. Подобно искусному мастеру-ключнику, он безошибочно знает, как
подобрать интонацию, слова и жесты, чтобы смягчить атмосферу и расположить к
себе доверием. Дипломатичность — его конек.
Раньше
это по-хорошему околдовывало, делало Давида в моих глазах настоящим
волшебником. Потихоньку я раскрывала глаза шире и шире и, наконец, осознала,
что он смиряет — не со скоростью взмаха топора палача, а методично, скрупулезно,
заставляя думать и верить, что нет другой истины, кроме той, что несет он.
Давид
снимает пиджак, целует меня в щеку и передает мне в руки портфель-дипломат. Проделывает
все то же самое, что и в любой другой вечер. Проходит мимо, не выявляя рвения
выяснять причину моего этого взгляда.
—
Что на ужин? Я ужасно голоден.
—
Ты разослал сто сорок приглашений без моего ведома. Объяснишь? — шаг в шаг я
следую за ним до обеденного зала.
Когда
мне начали поступать звонки от друзей и знакомых с вопросами, что бы мы с
Давидом предпочли получить в качестве презента на годовщину и какой задуман дресс-код, я не
могла поверить своим ушам. Подумала, что несколько человек подряд ошиблись
номером.
Разместившись
во главе длинного стола, заранее сервированного домработницей к его
возвращению, Давид расправляет салфетку, берется за столовые приборы и отрезает
кусочек тушеной в красном вине говядины. Тщательно прожевав и запив водой, он
снисходит до диалога со мной.
—
Какое объяснение ты ждешь, родная? Не понимаю, почему оно тебе в принципе
необходимо. Я хочу отметить пять чудесных лет брака с любимой женщиной и расслабиться
в компании общих друзей. В чем проблема?
—
Такие решения принимаются совместно, к тому же для вечера с друзьями не
обязательно устраивать целый банкет, — у нас элементарно нет ста сорока приятелей! — Ты должен был обсудить со мной, прежде чем
рассылать пригласительные, забыв поставить меня
в известность, — чеканю я и поджимаю губы.
—
Это затеивалось, как сюрприз, — ловко маневрирует ответами. Как всегда.
—
Я не планировала праздновать. Ты установил дату, на которую у меня назначен
мастер-класс и… Я просто не в состоянии давить улыбку в присутствии сотни с
лишним людей. Этих причин достаточно?
—
Ташенька, дело в твоей маме?
Отчасти.
Всего два месяца прошло. Конечно же, я грущу. Не проходит и вечера, чтобы я не
вспоминала о ней без пролитых слез, и Давид прекрасно это знает.
—
Прошу, отмени все.
—
В каком свете я выставлю себя перед гостями?
Господи,
да мне все равно. Я не хочу участвовать в этом спектакле.
—
Я не буду отдыхать. Просто не смогу. Мне не будет весело и комфортно.
Еще
пару лет назад я бы проглотила чрезмерную предприимчивость мужа и приняла все
как данное. Но удавка на моей шее так и не перестала затягиваться. Когда кислорода
почти не осталось, во мне каким-то чудом открылось второе дыхание, и только
благодаря мизерному просвету в навязанной беспомощности, через которую ниточкой
струится воздух, я по-прежнему дышу.
—
Любимая, ты себя накручиваешь, — вытерев рот салфеткой, Давид поднимается со
стула и вкрадчивым, плавным шагом идет ко мне. — Пожалуйста, сделай это ради
меня, — с обволакивающей, обворожительной мягкостью в голосе просит он, покровительственно
накрывая мои плечи ладонями. — Аппетит приходит во время еды, — после чего
целует в макушку, затем в местечко за ухом и немного ниже: прижимается губами к
пульсирующей жилке на шее. — Я гарантирую, ты останешься всем довольной. Повидаешься
с отчимом, братом…
