С этими жизнеутверждающими мыслями, подкрепленными остатками луковицы и чувством выполненного долга (хоть и слегка отдающего дегтем), Богдан решил, что пора двигаться дальше. Вперед, навстречу новым подвигам и, что самое главное, навстречу тому единственному, кто сможет по достоинству оценить и запечатлеть их для вечности! А то, что этот «единственный» может оказаться не совсем таким, каким он его себе представлял… ну, это уже детали, о которых истинные герои предпочитают не задумываться. По крайней мере, до первой совместной ночевки в стогу сена.
Часть 2: Судьбоносная (или случайная) встреча в кабаке.
Поиски «просветленного духом» соратника привели Богдана, как это часто бывает с ищущими натурами, не в храм мудрости и не в обитель отшельников, а в самое что ни на есть средоточие земных соблазнов и сомнительных знакомств – в придорожную корчму «Три пескаря и одна вобла» (название, видимо, отражало весь небогатый ассортимент закусок). Заведение сие, больше напоминавшее сарай, в котором забыли вывести мышей и проветрить после гулянки лесорубов, источало такой букет ароматов, что даже закаленный в боях с Бурушкой-Косматкой Богдан на мгновение засомневался, а не тут ли гнездится то самое «вековечное зло», с которым ему предстояло сражаться. Запахи кислой браги, дешевого табачного дыма, нестираных портянок и чего-то неопределенно-жареного (возможно, тех самых трех пескарей недельной давности) смешивались в густой, почти осязаемый смрад.
Внутри, в полумраке, едва разгоняемом чадящей лучиной, за липкими столами сидела разношерстная публика: пара хмурых мужиков с красными от сивухи носами, какой-то проезжий торговец в потрепанном армяке, с подозрением косящийся на свой узел, да несколько личностей, чей род занятий определить было затруднительно, но он явно не был связан с честным трудом. Гул стоял такой, что слова приходилось не произносить, а выкрикивать, перебивая пьяный хохот, бряцание кружек и отчаянный кашель кого-то в углу.
Появление Богдана в его полном «ратном» облачении – с чугунком на голове, самоваром на груди и косой-Громобоем на боку – вызвало в этом вертепе некоторый переполох. Разговоры стихли, все головы повернулись к вошедшему. Хозяин корчмы, пузатый тип с физиономией, напоминающей печеную картофелину, вытер руки о грязный передник и с неприязнью уставился на Богдана, явно прикидывая, не вызовет ли этот чудак буйство или, чего хуже, не откажется платить.
Но Богдана сейчас мало волновала реакция местных забулдыг. Его орлиный взор (слегка затуманенный от смрада) обшаривал помещение в поисках ТОГО САМОГО. И он его нашел. В самом темном и, пожалуй, самом грязном углу, за столом, на котором сиротливо стояла опрокинутая кружка и валялись обглоданные кости (неизвестного происхождения, но Богдан тут же решил, что это «остатки трапезы аскета»), сидел ОН.
Мужичонка был худ, вертляв, с лицом, иссеченным не то морщинами от тяжких дум, не то шрамами от частых потасовок. Одет он был в нечто, отдаленно напоминающее одежду: штопаный-перештопаный кафтанчик неопределенного цвета, из-под которого выглядывала рубаха, не видевшая стирки со времен Куликовской битвы, и штаны, державшиеся, кажется, на одном честном слове и паре веревочек. Но что-то в его облике – может, хитрый прищур маленьких, вечно бегающих глазок, или манера почесывать острый подбородок, словно он постоянно что-то выгадывал – зацепило Богдана. Звали это чудо природы Филимон, или просто Филя, и славился он в округе способностью «одолжить» без возврата все, что плохо лежит, а также продать прошлогодний снег под видом «целебной мази от всех недугов».
