– Эх ты, кляча старая, чтоб тебя волки драли! – гремел его бас на всю поляну. – Опять заснула, анафема? А ну, тяни, пока я из тебя ремни не нарезал! И пила эта, дьяволово изобретение, тупая, как язык моей тещи! Хоть бы раз по-человечески распилить дала!
Богдан, увидев эту картину, замер, как пораженный громом (или, скорее, как кролик перед удавом). Его глаза, и без того широко распахнутые в ожидании встречи с «неведомым», округлились еще больше. Он схватил Филю за рукав, который как раз пытался незаметно сорвать земляничку с куста, и зашипел ему на ухо с таким благоговейным ужасом, что Филя едва не подавился ягодой:
– Се он! – выдохнул Богдан, и его чугунок-шелом нервно качнулся. – Смотри, Филя, смотри же! Хозяин лесной, Леший собственной персоной! И как грозен, как могуч! Видишь, как он топором своим, аки молниями Перуновыми, деревья вековые крушит! А глас его… глас его подобен раскатам грома, когда он на нечисть свою лесную гневается! (Дровосек в этот момент как раз желал своей лошади, чтобы она «провалилась в тартарары вместе с этой телегой»).
Филя скептически покосился на дровосека, потом на Богдана. «Леший, как же, – подумал он. – Обычный мужик, злой, как собака, от тяжелой работы. Сейчас он нам такого «лешего» покажет, что мало не покажется».
Но Богдан уже был во власти своего воображения.
– Смотри, – продолжал он шептать, толкая Филю в бок, – и зверь ему послушен (он кивнул на понурую лошадь), и орудия его… э-э-э… магические (пила и топор) ему подвластны! Сейчас я с ним слово держать буду! Слово важное, о судьбах мира сего лесного, да и нашего, грешного, тоже! Может, он поведает нам, где искать твердыню Змея Лютого, али как пройти к Калинову мосту, минуя болота гиблые!
С этими словами Богдан, поправив свой сползающий самовар-броню и придав лицу выражение глубочайшей серьезности и готовности к «дипломатической миссии», решительно шагнул на поляну, направляясь прямиком к «Хозяину леса».
Дровосек, поглощенный своей работой и руганью, не сразу заметил приближающихся. Но когда он, утерев пот со лба рукавом и сплюнув на землю, поднял голову, то на мгновение замер с открытым ртом. Перед ним, во всей своей нелепой красе, стоял Богдан – в ржавом самоваре на груди, с чугунком на голове, из которого торчал пучок травы, и с кривой косой наперевес. За его спиной, на некотором расстоянии, топтался второй, не менее подозрительного вида субъект – худющий, в оборванном сюртуке, с бегающими глазками, которые, казалось, уже приценивались к его топору и лошади.
Первой мыслью дровосека, человека простого и не склонного к мистическим толкованиям, было, что это либо беглые каторжники, либо разбойники с большой дороги, решившие поживиться его скромным имуществом. А судя по виду того, что в кастрюле, – может, и просто сумасшедшие, сбежавшие из уездной богадельни. В любом случае, встреча не сулила ничего хорошего. Он покрепче сжал в руке топор и хмуро уставился на незваных гостей, готовясь к самому худшему. Его «грозный» вид теперь был обращен не на ленивую лошадь, а на вполне реальную, хоть и весьма странную, угрозу. И «слово о судьбах мира» явно не входило в его планы на ближайшее время.
Часть 3: "Богословский диспут" и угроза топором.
Богдан, совершенно не замечая ни хмурого взгляда «Лешего», ни его крепко сжатого топора (а может, и принимая это за атрибуты «владыки лесного», должные внушать страх и трепет), выступил вперед и, поправив свой чугунок-шелом, который от волнения съехал на левый глаз, начал свою речь. Голос его дрожал, но не от страха, а от осознания важности момента – ведь не каждый день удается поговорить с самим Хозяином Чащи!
