Начиналась перепалка, которая явно грозила перерасти в нечто более серьезное. Богдан пытался увещевать «Лешего» цитатами из своих свитков, перемежая их с собственными «прозрениями» и обещаниями «духовного исцеления». Дровосек же отвечал ему отборной лесной бранью, перемежая ее с весьма недвусмысленными намеками на возможности своего топора. Филя уже прикидывал, какое дерево поблизости толще и сможет ли он на него забраться быстрее, чем этот «Леший» добежит до него с топором. «Богословский диспут» явно зашел в тупик. И топор в этом тупике играл решающую роль.
Часть 4: Дипломатия Фили (и бутылка).
В тот самый момент, когда «богословский диспут» между Богданом и «Лешим» достиг своего апогея, а топор в руках последнего начал описывать в воздухе весьма недвусмысленные круги, Филя понял, что пора спасать ситуацию. И свою шкуру, в первую очередь. Потому что перспектива быть «озаренным светом познания» с помощью дровосековой секиры его совершенно не прельщала. А уж Богдан, со своей верой в «изгнание нечистой силы» с помощью убеждения, явно доигрался бы до рубленых дров из собственных «доспехов».
– Эй, эй, почтенные! Да погодите вы топорами-то махать, да словами бранными кидаться! – внезапно раздался примирительный голос Фили, который, сделав самый миролюбивый и заискивающий вид, выскочил из-за ближайшего куста (где он уже примеривался, как бы побыстрее слинять). – Мир вам, добрые люди! Аль недобрые, это уж как посмотреть… Но все ж таки люди!
Дровосек, уже замахнувшийся топором (скорее для острастки, чем для реального удара, но кто ж его знает), на мгновение замер, переключив свое внимание на этого нового, вертлявого персонажа. Богдан тоже удивленно обернулся, не понимая, почему его «оруженосец» вмешивается в столь важный процесс «изгнания духов».
Филя же, не теряя времени, нырнул рукой за пазуху своего потертого сюртука и извлек оттуда… нет, не тайное оружие и не охранную грамоту, а нечто куда более действенное в подобных ситуациях – плоскую, тускло поблескивающую фляжку. Откуда она у него взялась – загадка. Возможно, это были остатки той самой «слезы Перуновой», которой они скрепляли союз в корчме. А может, он предусмотрительно выменял у Богдана какую-нибудь очередную «бесценную реликвию» (вроде особо ржавого гвоздя или дырявой пуговицы) на этот стратегический запас «дипломатического напитка», пока тот предавался своим героическим размышлениям.
– Вот, добрый человек, хозяин лесной, – Филя протянул фляжку дровосеку, и в глазах того мелькнул огонек интереса, вытеснивший на мгновение гнев. – Ты уж не гневайся на друга моего сердешного. Он у нас малость… того… впечатлительный. Книжек старинных начитался, вот ему везде и чудятся то змеи, то лешие. А на самом деле – он парень добрый, мухи не обидит… ну, если муха не окажется переодетым бесом, конечно. Так, может, по стаканчику, для мира да для знакомства? А то лес большой, тропок много, вдруг еще пересечемся, так лучше уж друзьями, чем… ну, сам понимаешь.
Дровосек опустил топор. Вид фляжки, да еще и предложенной с таким заискивающим видом, явно произвел на него впечатление. Он был уставший, злой, да и горло пересохло от работы и ругани. Перспектива «промочить» его чем-нибудь покрепче родниковой воды показалась ему куда более привлекательной, чем дальнейшие разборки с этими двумя чудаками.
Он недоверчиво взял фляжку, понюхал содержимое (аромат был ядреный, но знакомый), и, не говоря ни слова, сделал хороший глоток. Крякнул, утер губы тыльной стороной ладони и вернул фляжку Филе.
