Вся троица терпеливо ждала, когда Дарт выйдет из шалаша. И он вышел, держа в левой руке огромные портняжные ножницы и нож, прихваченные из дома с кухни, а в правой – голубя с отливающей зеленью шеей и испуганными бусинками глаз. Птица трепыхалась в обычной авоське едва различимого грязно-красного цвета.
– Вся наша жизнь – это страх и боль. Через боль мы узнаём себя и других, – заученно изверг из себя Гущин-младший, придав словам отца свой смысл. – Через боль мы можем подчинить себе. Сегодня мы будем учиться причинять боль, потому что мир жесток, и мы никогда не знаем, что с нами будет и где нам это пригодится.
Для первоклассника это была блистательная речь, и мальчишки прониклись ею, не особо озаботившись сказанным. Серёга хладнокровно взял ножницы и, приноровившись к трепетанию «крылатой бестии», отрезал птице лапу. Ребята оторопели. Гущин положил жертву на кирпичи и протянул ножницы Парте, у которого из носа снова выкатилась сопля и нависла над губой. Сглотнуть её Парта не решался, как не решался взять и ножницы. На помощь пришёл Ара – он в каком-то экстазе перехватил инструмент и проделал трюк со второй ногой: за все нападки, что терпел в садике и во дворе, за все те обидные слова, что звучали в его адрес из-за хромоты и скачущей походки, за всё, за всё он мстил сейчас миру через птицу, трепыхающуюся в сетке, дико вращающую глазами и беспомощно раскрывающую клювик. Ара тоже когда-то был беспомощен, но сейчас у него есть надёжный друг, и он может себе позволить мстить. Да-да, может! И он мстит.
– Ну! – прикрикнул Дарт на Парту и Атаса и замахнулся ножом. Парта чихнул. Сопля оторвалась и размазалась по драповому выцветшему пальто. Парта, пыхтя, неуклюжими движениями отрезал птице хвост, на что предводитель выкрикнул: – Молодец! Не дрогнул! Теперь твоя очередь, Атас.
Но Атас, в то время, как голубь пытался бить в авоське искорёженными крыльями, засунул руки глубже в карманы и вращал головой, как перепуганная птица.
– Ссышь, что ли, Атасик? Режь, или ты нам не друг! – взвизгнул Толик-Ара, в решимости сжимая кулаки.
Атас был выше всех, но худоба делала его жалким и тщедушным. Именно поддавшись жалости, он начал задавать вопросы хромому Толику в тот злополучный день, когда к ним подошёл плотный, накачанный Серёга Гущин. Сначала они с Виталькой просто спрашивали, но постепенно, незаметно для себя, стали шутить над недугом одноклассника и перешли на насмешки. Гущин разорвал этот порочный круг.
– Режь! – напирали ребята.
Атас отступил, напоролся спиной на кусты и замер, мотая головой из стороны в сторону. Глаза стали влажными, а озябшие руки тяжёлыми, как будто не своими. Гущин поиграл ножом у него перед лицом и снова протянул ножницы.
– Режь! Режь! Режь! – скандировали мальчишки, хлопая в ладоши и притопывая в такт ногами. Толик-Ара угрожающе поднял палку. Парта-Виталька взял в руки камень, но замахнуться не успел – Атас резко высвободил посиневшие руки из карманов и, выхватив камень у друга, устремился к истерзанному голубю. С криком «Аааааааа!» он несколько раз саданул по голове птицы, избавив её от мучений и боли, и в изнеможении опустился рядом с лобным местом, отшвырнув от себя орудие убийства подальше в кусты и закрыв лицо руками.
– Молодец! – Гущин-Дарт важно заложил руки за спину и прошёлся перед только что сколоченной стаей. – Отныне мы с вами – братья. Это наш штаб. Никому про него не говорите. Когда придёт время, тогда мы всем покажем, на что способны.
