Той весной в Синано стояла непривычно ранняя и тёплая погода. На галечных отмелях реки Тикума, омывающей окраины нашего городка Уэда, уже пробивались первые ростки полыни, а гора Тара, чьи мягкие очертания отделяли небо от земли, начинала дымиться лиловым туманом. Дни стояли сухие и ясные. Даже в половодье вода в реке не поднималась – у моста Уэда на побелевших от времени сваях водомера висели лишь жухлые остатки зимнего мусора. Порой ветер гнул дым от вулкана Асама, проносился сверкающими потоками над равниной, поднимая пыль – редкую для этих мест весеннюю пыль. Да, весна была сухой.
В тот день я вернулся домой раньше обычного. У меня всегда находились два-три приятеля, и большинство из них были старше. Отчасти потому, что я был не по годам развит – ещё до школы свободно читал учебники и свысока смотрел на сверстников. Отчасти потому, что отец, будучи директором местной школы, обеспечивал мне особое положение среди детей – пусть и с клеймом «сына директора».
Но в тот день «сын директора» бросил товарищей и отправился домой. Его гнали смутная тоска и тупая боль внизу живота.
«Опять расстройство. Опять будут ругать».
Я шёл и думал:
«Если посижу дома тихо, всё пройдёт. Никто не узнает, никто не отругает. Да, промолчу. Выздоровею – и не придётся пить противное лекарство. Раз вернулся рано, боль скоро утихнет. А если гулять до вечера на холоде – вот тогда точно заболеешь…»
Пока эти мысли метались во мне, я незаметно дошёл до дома. Поднял голову – и увидел отца. Он как раз входил в ворота с другой стороны.
Отец обернулся, заметил бледное, осунувшееся лицо младшего сына и его испуганные глаза. Мальчик в ответ уставился на широкое, рябое лицо отца – лицо, где странно смешались отеческая теплота и учительская строгость. Между ними лежало что-то неясное – и любовь, и страх.
– Тацуо, у тебя живот болит? – спросил отец.
Я растерялся, снова взглянул на него – и мне показалось, что в его глазах, полных сдержанной нежности, есть что-то волшебное. Как герой сказки, он в мгновение разгадал мою тайну.
