Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы - страница 36



Не ненастье, а гроза.
На лице тревога птичья,
Пасти синие – глаза.
Кто-то молотом, серпами
В золотых висках звенит,
Как колосья, вяжет память
Ночи злачные и дни.
Молотит и в миги мелет,
Звезды на заре печет…
Это мучает похмельем
Ангельский творенья черт.

«Ночь сквозную напролет…»

Ночь сквозную напролет
Звезд радение идет.
Свищут, хлыщут, счастья ищут.
Машут, пляшут, небо пашут.
В парке синем в эту ночь
С чьим-то сыном чья-то дочь.
Громче шепчет, нежит крепче.
Жмется ближе, плечи лижет.
А она, как жемчуг, смех.
Смех хмельней и звонче всех,
Всех мелодий, что заводит
Час вечерний в той таверне.
Ночь длинна, как млечный путь.
И до утра как-нибудь
Он владеет, он радеет,
Льется весь он в кладезь песен.

«Как серебро, протяжный вызвон…»

Как серебро, протяжный вызвон.
Луна тарелкой со стола.
И знаком звездным евнух вызван,
И без одежды ночь вошла.
И белой молнией на ложе.
Властитель Ксеркс не любит ждать.
И губы пьет, и плечи гложет,
И там, где поцелуй, звезда.
И до зари он будет рыться,
До поту с царственного лба.
А утром: «Как тебя, царица?»
И так: «Эсфирь, твоя раба».

«И век двадцатый будет то же…»

И век двадцатый будет то же,
Что век шестнадцатый сейчас.
Убьют последнего на ложе,
Последней яростью сочась.
И скажут: ну и были ночи,
А дни какие были там,
Зарею мазал люд рабочий
Свиные морды господам.
Вот этот замок был последний.
Здесь гости в праздничные дни
Душили горничных в передней,
А ночью залезали к ним.
А вот папирус. Он заплатан,
За то, что бегали стократ,
Пока подписывал за плату
На мышь похожий бюрократ.

«Вы слышите, как часто дышит…»

Вы слышите, как часто дышит,
Как пышет тишина в ушах.
Но есть у тишины повыше,
Иная, пышная душа,
Вцепились в звезды руки-клещи,
Ворочают, и винт певуч,
И молний клавишами блещут
Лиловые рояли туч.
И проволокой черной воет
И ржет столбами телеграф,
И сталью звонкой за живое
Берет косарь безмолвье трав.
И в желтый плащ встает одетый
С горбатой пушкой дня восток.
И режут месяцем поэты
Колосья каменные строк.

«Ну, ладно, пусть опять в аду…»

Ну, ладно, пусть опять в аду.
Как отвратительную скверну,
Я бога вечного отвергну,
Но пред богиней ниц паду.
Моя безбожная рука,
Твои все пальцы затрясутся.
Такого смирного безумца
Еще не видели века.
Молитвы новые создам,
Опять напевные молитвы.
Слова, с каких старинных плит вы,
С каких могил, по чьим следам?
Не знаю. Сами. Не искал.
За то, что вечен я тобою,
Твоею бездной голубою
С лучистым мохом звездных скал.

«Непрогляден, незаманчив…»

Непрогляден, незаманчив
Над Москвой туман ночной.
Вон фонарь, как одуванчик,
Пух спустил по постовой.
Вон другой лишь до полуночи
В ореоле, как с икон.
Слышен в луже переулочной
Чей-то крепкий лексикон.
Как чудовище, извозчик:
Конь, колеса, облучок.
Хорошо б в сокольной роще
В этот час твое плечо.
Искусал б я и без дум бы
Говорил, что все миры
Не бездушные Колумбы,
А влюбленный дух открыл.

«В четыре пальца у дорог…»

В четыре пальца у дорог
О грусти ветер рьяно свищет,
Последний кустик, что не сдох,
Берет за грудь, в карманах ищет.
Ощипал лес, поля остриг,
Листвою алой залил травы
И в шаль турецкую зари —
Кинжал он месяца кровавый.
Умчался в город в трубы выть,
Былым дразнить и дев, и старца.
Не жалко буйной головы,
Он в сброд метелей, чтоб скитаться.
Влетит к поэту… На столе
Среди страниц, как средь подушек,
Найдет, как милый гость, ночлег…
А в ночь хозяина придушит.

«Зеваю я с протяжным криком…»

Зеваю я с протяжным криком,
Зевают звезды и поля
И эта песнь в апреле диком,