– КАРТА?! – перебил его Блуд с издевательским смешком. – О, боги! Он еще и карты рисует! Ратибор, ты пересидел в своей каморке! Твой разум помутился от этих сказок! Какие к черту полумесяцы? Может, тебе это приснилось?! Мы говорим о войне, а ты нам про следы и бабьи сплетни в кабаке!
– Ты стал параноиком, Молчун, – сурово добавил Добрыня. – Ты ненавидишь степняков с тех пор, как они вырезали твою деревню. И теперь ты видишь их руку в каждом темном углу. Это месть застилает тебе глаза. Мы не можем рисковать миром с ханом Арсланом из-за твоих… призраков.
Ратибор сжал кулаки. Ярость, холодная и острая, поднялась изнутри. Они не слышали. Они не хотели слышать. Они были воинами, они понимали язык меча и огня. Но язык тайных ритуалов, подков, черной соли и хитрого плана был им чужд. Для них это были глупости.
– Они подбираются к Детинцу. По спирали, – упрямо произнес он, глядя на князя.
– Хватит! – голос Владимира был негромким, но он мгновенно оборвал весь шум. Все замолчали и уставились на него. – Ратибор. У тебя есть что-то, кроме следов, слухов и твоих… карт? У тебя есть имя? У тебя есть свидетель, который под присягой скажет: "Я видел, как печенег убивал духа"?
Ратибор молчал. Имя у него было лишь гипотетическим – "молодой степняк с серьгой". Свидетели – пьяница-торговец и два перепуганных мужика, которые не видели ничего конкретного.
– Нет, – наконец выдавил он.
– Тогда молчи, – отрезал князь. – Я ценю твое рвение. Но я не пошлю свою дружину на смерть из-за теней и шепота. Мы усилим дозоры. Прочешем лес в поисках отшельников. Допросим всех знахарок. Сделаем то, что должно. А ты… – он посмотрел на Ратибора долгим, тяжелым взглядом, – …остынь. Выпей. И прекрати гоняться за призраками своего прошлого.
Это был приговор. Ему не верили. Его сочли сумасшедшим, одержимым местью параноиком. Его расследование, его ночные вылазки, его логические построения – все это было выброшено на помойку, как бесполезный хлам.
Ратибор ничего не ответил. Он просто развернулся и молча вышел из гридницы, провожаемый насмешливыми взглядами и презрительным молчанием. Он снова был один. Со своей правдой, в которую никто не верил.
Он понял, что больше не может рассчитывать на помощь дружины. Если он хочет остановить убийцу, ему придется действовать в одиночку. Против всех. Против воли князя.
И это делало его не просто следователем. Это делало его преступником.
Оскорбление и недоверие оставили во рту Ратибора вкус желчи. Он сидел в своей каморке, один, в полной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием угольев в жаровне. Совет дружины стал для него клеймом. Параноик. Одержимый. Он видел, как они смотрят на него – не как на Волка Князя, а как на бешеного пса, которого пора бы пристрелить, чтобы не натворил бед. Князь, его хозяин, фактически приказал ему отступить, заткнуться, утопить свою правоту в вине.
В груди Ратибора не было обиды. Была лишь ледяная, звенящая пустота. Они были слепы. Их мечи и доспехи были бесполезны против врага, который воевал не сталью, а ужасом. Они готовились отражать штурм, не понимая, что крепость уже гниет изнутри.
Он думал о том, что делать дальше. Плюнуть на все? Покориться воле князя и ждать, пока на улицах не начнут находить уже человеческие трупы? Или пойти против всех? Стать волком-одиночкой, преступником, действующим на свой страх и риск, зная, что если его поймают в стане печенегов, никто за него не заступится. Его просто бросят на съедение собакам, как нарушителя мира.
