Жена хозяина трущоб - страница 4

Я услышала, как тетка Марикита, наконец, уходила. Ступени стонали под ее немалым весом. Разожралась на продуктах, которые все эти три года привозили по приказу Марко. Ему было нужно, чтобы я оставалась здорова и хорошо выглядела. Нет, эта забота была не обо мне — о его престиже. Марко не способен на какие-то человеческие чувства. Я была бы полной идиоткой, если бы надеялась на это.

Теткины шаги, наконец, затихли. Я была рада, что она убралась. Я задыхалась, будто Марикита воровала кислород. Я порывисто кинулась к окну, распахнула створу, видя толстые черные решетки. Тетка все время боялась, что я выпрыгну и сверну себе шею. Дура… Будто при желании я не смогу этого сделать за пределами дома. Я ткнулась лбом в прутья, глубоко дышала. Посмотрела вниз. Под окном был обрыв, образованной неглубокой расщелиной. Сейчас он казался просто непроглядной бездной, над которой виднелись огни домов, лепившихся друг к другу выше в гору.

Тетка не знала, что я боюсь высоты. Я еще как-то могла смотреть из окна вниз, но спрыгнуть никогда бы не решилась. Просто не сумею, это было выше меня. Наверное, сердце разорвется раньше, чем я разобьюсь о камни. Не знаю, что должно случиться, чтобы я правда прыгнула.

Я отошла от окна, включила, наконец, лампу, и тут же опустила голову, не в силах смотреть на подвенечное платье, висящее на вешалке. Тетка выгладила его, и тяжелый дорогой атлас струился идеальными складками. Я не выбирала это платье — выбирала тетка из каталога, привезенного с «той» стороны. А может и вовсе не она. Платье было слишком хорошим для ее безобразного вкуса. Предельно простое и одновременно безупречное. Приталенное, с длинными узкими рукавами по самую кисть и скромным вырезом, украшенным крошечными круглыми перламутровыми пуговицами. К платью полагалась длинная тончайшая вуаль и венок из живых апельсиновых цветов, законсервированных каким-то мудреным способом. Кажется, он назывался флердоранж. Символ невинности. Говорят, такие венки были очень древней традицией. Древней уже тогда, до катастрофы.

Я ненавидела это платье. Сердце кольнуло от желания сорвать его с вешалки, бросить под ноги, истоптать, порвать… но моя проблема не решалась так просто. Всего лишь не будет платья, но это не отсрочит свадьбу.

Я выключила лампу, чтобы не видеть. Легла на кровать. Слез не было — кажется, я уже выплакала все, что могла. Внутри осталась лишь гулкая пустота. И холод. Будто я была уже не живой. Я бы хотела уснуть и не проснуться, навечно окунуться в спокойную спасительную темноту, тишину. И падать, падать бесконечно. Но даже в непроглядной черной мгле до ушей доносился навязчивый стук. Тетка… Чего ей еще?

Я с трудом открыла глаза и даже подскочила на постели: за открытым окном было уже утро. Я с ужасом посмотрела на дверь, слыша теткин крик:

— Софи! Софи! Отопри! Иначе я ломаю дверь!

Тетка долбилась в дверь с особым остервенением. А я просто молчала. Свернулась на постели, стараясь, стать как можно меньше. Я хотела исчезнуть.

— Софи! Софи!

Взгляд скользнул по проклятому подвенечному платью, и я накрылась одеялом с головой, сжалась. Не хочу… Не хочу! Сама церемония меня не слишком волновала. Потом меня до вечера будут таскать по Кампаниле, как тряпичную куклу, выставлять напоказ. А когда закончится этот проклятый праздник… От мысли, что окажусь с Марко наедине, меня бросало в холодный пот. Я невольно вспомнила вчерашний поцелуй, и хотелось завыть. Вчера он даже ничего не сделал… Сегодня между нами больше не будет преград, не будет его обета, который он, в силу своей странной веры, все же чтил. Теперь же сама церковь даст ему все права. И никто, ни одна живая душа не осмелится встать между хозяином Кампанилы и мной. И всем будет плевать, что со мной станет. Даже тетке Мариките.