Она, все же, сломала дверь. Этот оглушительный звук был похож на взрыв. Да, я бы предпочла, чтобы все тут взлетело на воздух, ко всем чертям!
Тетка содрала с меня покрывало и смотрела сверху вниз. Она искала обещанные вчера синяки и до смерти боялась. Ее щеки были красными от проступивших нервных пятен, необъятная грудь колыхалась, как буи на волнах. Она уже безобразно накрасилась и сделала прическу. Навертела на макушке пирамиду, украшенную цветами. За теткиной спиной я различила вчерашнего «хвоста» в приличном сером костюме, Джонатана, а у дверного проема жалась Джинни в милом розовом платье — единственная, кого я хотела сейчас видеть.
Тетка выдохнула с нескрываемым облегчением. Повернулась к «хвосту», кивнула, приторно улыбаясь:
— Все в порядке. Просто волнуется, как и все невесты. Это простительно… Это даже хорошо.
Джонатан окинул меня цепким взглядом и вышел.
Тетка тронула за плечо:
— Вставай, вставай, деточка… У нас столько дел — голова кругом. Уже Люсия-парикмахерша пришла. — Она кокетливо тронула пирамиду на голове: — Видишь, как причесала! Прям, чудо! Все только тебя ждут. В церкви надо быть в полдень, а сейчас уже почти восемь. Вставай!
Видя, что я не реагирую, она обратилась к Джинни, которую всегда держала за третий сорт:
— Миленькая моя, вот хоть ты поговори с ней… Тебя послушает.
Надо же, Джинни стала миленькой… Я облизала пересохшие губы, посмотрела на тетку:
— Оставь нас одних. Выйду сейчас. Обещаю.
Та не возражала — была готова на все, лишь бы прошло гладко. Многозначительно кивнула и выплыла в коридор. Я посмотрела на Джинни:
— Прикрой.
Подруга закрыла дверь. Задвижка была сорвана с «мясом» и скорбно болталась на одном гвозде, щетинясь пучком щепок. Плевать — я в эту комнату больше не вернусь, даже если очень захочу. От этой мысли почти затошнило. Я, наконец, села на кровати, уткнулась лицом в ладони. Почувствовала, как Джинни опустилась рядом и обняла. Молчала, положила подбородок мне на плечо. Что она скажет? Она все знает и понимает, не хуже меня. Разве что, не она сегодня ритуальная жертва.
Наконец, Джинни вздохнула:
— Времени, правда, нет. Он будет недоволен, если ты опоздаешь в церковь.
Я это и без нее знала. Боялась до одури, но одновременно хотела хотя бы опоздать. Чтобы хоть чем-то выразить свой протест. Но не смогу даже этого. Все они привезут меня силком, сдадут из рук в руки, лишь бы только Марко был доволен. Все здесь ради него.
Я посмотрела на Джинни:
— Знаешь, чего еще я очень боюсь?
Она настороженно замерла.
— Что больше никогда тебя не увижу. А если и увижу, то издали, и, уж точно, не смогу поговорить. Я боюсь, что он запретит.
Подруга опустила голову:
— Я думала об этом…
И стало совсем мерзко. Если Джинни думала о том же, значит, так и будет.
Она вздохнула, будто всхлипнула, натянуто улыбнулась:
— Значит, будем общаться записками, как древние заговорщики.
Я даже нахмурилась:
— Как? Не думаю, что у меня будет возможность где-то оставить записку. Он не выпустит меня без охраны. Если… вообще выпустит…
— Он каждое воскресенье ходит в церковь. И тебя, разумеется, заставит. Просто скажи, что особо чтишь Черную Деву Марию, ту, в правом пределе, которая уцелела после взрыва. И каждый раз ходи ей поклониться. Это он точно позволит. И усерднее ноги целуй.
