Иная параллель существования двигала меня в творческие
мастерские.
В пятилетнем возрасте я впервые познакомилась с настоящим
художником, который писал этюды на улице. Поскольку я гуляла
одна и заходила очень далеко от своего дома, то художник, находясь в творческом подъеме, взял меня с собой на загородный
этюд, а родители тогда сбились с ног в поисках меня, и тогда-то папа
и решил идти работать в милицию, чтобы суметь меня разыскать, если понадобится. Тогда, в СССР, была милиция, а не полиция, и отличие оказалось колоссальным: милиционеры боролись
за уменьшение преступности, им за это платили деньги и они
пользовались разными преимуществами в эпоху тотального
дефицита. Полиция же наблюдает официальную среду преступников
как сформированный источник своего дохода, борется
с преступностью, создавая аналогичную среду вокруг бандита
из непричастных к жизни преступников людей, прихорашивая
и оправдывая жизнь преступника окружающей средой. На самом
деле полиции надо бороться с разложителями общественной
морали, отдыхающими на курортах за народный счет и строящими
дачи из народных слез. А в современности полиция – орган, нанятый властью, поэтому и борьбы нет, – полный баланс
и утилизация народа.
В СССР, если на улице открыт люк, – эта круглая железная штука, под которой в фильме «Двенадцать мгновений весны» пряталась
радистка Кэт с двумя младенцами в охапку в фильме «Семнадцать
мгновений весны», – и соответственно, туда может упасть человек
и травмироваться, а меры по устранению травмоопасности никто
не принимает, то под суд шел тот, кто за люки отвечал.
В современной России по башке дадут только тогда виновнику, когда
упадет в шахту люка человек и его родственники подадут в суд. Если
никто не упал – значит все хорошо, и люк может оставаться
открытым, даже если он находится неподалеку от детской площадки
или рядом с дорогой, по которой ходят дети с их родителями. Никто
не упал – значит, и не упадет. Полиция тут ни при чем. А кто
причем – шевелить его замучаешься, он же и все твои копошения
впишет себе в план работы и получит зарплату за твои слезки
и рвения, а ты так и останешься безработным, хотя без тебя
не крутился бы земной шар.
Но вернемся к художнику и моему путешествию с ним. Мы ехали
то ли на трамвае, то ли на электричке, но приехали в сказочное
место с ивами плакучими и речкой. Это был рай. Пух ивовый
ложился на воду и так оставался на поверхности, создавая
ощущение нежности. Картину свою художник назвал «Материнская
нежность», – пух на воде и я на бережке с котенком, уснувшим
на моих коленях.
Когда мы с художником приехали к тому месту, откуда он меня
увозил, это довольно далеко от моего дома, за линией, где мы
обычно с ребятней в костре пекли картошку, нас поймали и повели
к моим родителям знакомые мне соседи. Был такой скандалище…
даже описывать его страшно. Когда я увидела маму, то поняла, как
она переживала за меня, и мы с папой вместе ее жалели, а она даже
слова сказать не могла, только гладила меня по спине, сидящую
у нее на коленях, и тихие слезы текли по ее щекам прямо ко мне
на лицо и плечики.
РАЗРЫВ С ОБЩЕСТВОМ
Кататься на «Волге» и лопать черную икру столовыми ложками
полюбят все, как только попробуют, и это долго не надоест, но мои
родители никогда не стремились к богатству, а об икре понаслышке
знали. Папа считал это срамом: жить, как партийные воротилы.
В нашей семье всегда речь шла о хлебе насущном, а не о богатстве.
