меня тискать, урод! Помогите!!!» Орать надо было как можно
громче, чтобы гад понял, что нарвался не на бесплатное
удовольствие, а на милицейский свисток. Тогда еще была милиция, а не полиция. Орать было необходимо, потому что маньяки
выслеживали понравившихся им девушек и женщин, и если
не заорать, а стерпеть их трения о бок и пульпирование эрогенных
зон в толкучке всенародной автобусной, то станешь жертвой. Эту
жертву, как впрочем, и любую другую жертву, будут пользовать
всегда, и поджидать регулярно, а потом и убить мог тот негодяй, зная
о физической слабости женщины, боясь огласки и наказания.
Поэтому, чтобы и за моим воспитанием следить, и помочь моему
становлению, сделать из меня личность, отец оказался
на хирургическом столе, а затем получил инвалидность и небольшое
соцобеспечение, которого поначалу хватало, но затраты нашей
семьи всегда были ограничены. По этому поводу разгорались
частенько скандалы, всем хотелось хорошо питаться и пользоваться
жизненными радостями. Родственники моей матери, выросшие
преимущественно в рабочей среде, не могли простить моему отцу
его высшего образования, им всегда казалось, что папа им должен
за их некомпетентность и серьезные пробелы в знаниях.
Родственные праздники заканчивались подсчетами финансов
и прикреплением долгов за моей матерью, так как папа любил
плотно подкрепиться, он тратил много энергии на общение с чуждой
ему средой алчных родственников, так и мечтающих скорее взять, и чем больше, тем лучше. По причине скудости их интересов, уровень потребностей личинок даже не колебался в пределах
мелкого накопительства и непременного желания друг друга
превзойти. Преимущество состояло в материальных предметах
бытия, как то люстра, платьице, болгарские духи, каблуки, французские духи – что за пределом всяких мечтаний, спортивный
велосипед,
коньяк
или
спиртное,
служащее
гарантией
уравниловки – баланса между умом и телом. Они чувствовали
умственное превосходство моего отца и никак не могли
скомпенсировать в себе этот недостаток. Тогда родственники начали
брать у папы книги, чтобы восполнить своё скудоумие, надо же было
как-то прорываться сквозь кокон. Книги возвращать было жалко, открывшие для себя Америку вчитывались в отдельные абзацы, ожиревшие на материальных базарных интересах, вдруг открывшие
для себя мир духовных ценностей, жадно вцеплялись в книги
«Божественная комедия» Данте, «Война и мир» Толстого,
«На тревожных перекрестках» Ваупшасова, «Белый раб» Хилдрет,
«Исповедь сына века» Мюссе…
И ведь это была не просто книга «Война и мир» – это же была
тайна, эпопея, икона, уроки нравственности, торт со взбитыми
сливками, ведро яблок, вожделенная колбаса и вечный спектакль
жизни… без антрактов. Птеродактиль жадности раздавил почти всех
личинок, и выжившие, создали новую цивилизацию. Жадным
до мысли было невозможно отдать книгу назад, как вдруг икону
вернуть в храм или крестильный крест, кстати, для них это были
равные
предметы
клирикального
быта.
Интеллектуально
продвинутые демонстрировали свои приобретения в виде
не принадлежащей им книжки своим знакомым, удваивая свой
авторитет. Не имея желания расставаться с книгой, врали что угодно
по поводу ее местонахождения, угощали всякими мнаками, а потом
сообщали, что стоимость книги выплачена продуктами. Это
приводило в восторг дикарское сообщество рабочей среды, вдруг
пораженное молнией счастья мысли. Всё это значило, что и они так
