могут, что теперь и они знают, как называется торт по-английски, —
это «кейк» (cake), а не «саке» (с доминантой на льющуюся мочу).
Моменты настоящего прозрения среди дыма и пьянок нравились
этим недалеким людям, но книги-то возвращать было жалко, и сетования папы на утрату его духовной ценности и мамы – на их
высокую стоимость, и вообще на их стоимость возмущала
оглуплённые
рабскими
трудами
на
благо
процветания
социалистического отечества головы. За братскими праздничными
столами считали не как иначе, именно по головам. Стада невинных
угнетенных не подразумевали иного отсчета. Где-то они сильно
просчитались, видимо в самом начале своей жизнедеятельности, оттого сеновалы, пищащие мышами, наполнялись воздухом любви
и опытом размножения. За покупку книги мать до сих пор грозит
«размозжить» мне голову. Не говоря уже об изданиях теперь уже
книг моего собственного сочинения. Она считает меня дебилкой
от рождения, как до того считала моего отца, когда он вместо
колбасы приносил домой книги, сам читал, мне читал, обсуждал
прочитанные книги со своими друзьями. Друзьями папы были: Юрий
Владимирович Малышевский, директор музыкальной школы № 1, в которой я училась, – Малышевский был одноклассником папы.
Далее по степени приближенности в пространстве – Михаил
Михайлович Хробостов – скрипач и учитель музыки, полуслепой
калека, подрабатывающий собиранием удлинителей и всякой
электротехники вслепую. Аристархов – практикующий гинеколог, завотделением репрудоктологии, одноклассник и друг детства моего
отца, – а детство у них было военное. Потом – исполнитель русских
романсов и скрипач Владимир Арбеков, Паульман и Паркман, Мирра
Борисовна, Поведская – вечное их трудоголическое внедрение
с педагогическим пинцетом в мое становление, это были
учительницы музыки и слушательницы папиных умных речей, а также изысканные еврейские пианистки и певицы. Самой моей
любимой «тётенькой папы» была Делла Андреевна Ниеми и тайна ее
происхождения: отец Деллы Андреевны, Андерс Ниеми, был
финном, мать – чистокровная американка. Блистательная Делла
Ниеми жила в соседнем квартале, она во время Великой
Отечественной войны маленькой девочкой попала в плен и осталась
навсегда жить в России. А когда подросла, уезжать из СССР стало
не просто невозможным, но и неактуальным, когда круг друзей
и знакомых был прочным и вполне устраивал Делу Андреевну.
Интеллигенция резко отличалась от лиц трудового народа своим
образом жизни и поведением, но я не понимала, почему надо
соблюдать правила приличия. Островное существование более всего
приемлемо в отношении классовых конгломератов носителей
высоких идей. Так с государственным общесоюзным клеймом
дегенератов в восприятии лиц трудового подполья жили
образованные люди, не имеющие финансовой возможности уехать
жить в верхнюю часть города. Потом мама решила, что я стала
слишком умная, и пора меня настраивать на рабочий лад, готовить
к одеванию на меня рабочей робы. А то «отец тунеядец»: «Какой он
переводчик! Так только! Какой ты музыкант! Так только, для отвода
глаз!», – эти чудовищные заблуждения моей доброй, но весьма
ограниченной мамы приводили в бешенство моего отца. Эти ее
слова глубоко ранили и меня и папу, и создавали открытый фронт
вражды между моими родителями и мной.
«Жрать-то все хотят одинаково: и переводчик, и музыкант, и воспитатели в детском саду, и слесарь и плотник», – мама
не понимала, что меня она этими слова отталкивает и от себя тоже.
