Но до экзекуций с организмом была деятельность, ради которой
стоило жить, интересная работа в дружном и уважаемом всеми
коллективе советской милиции. Папа был первым оперируемым
в России пациентом, выжившим при операции по перитониту. Он
поднял пианино один, перевернув его, как он объяснял потом
врачам скорой помощи, поставил пианино «на попа», из-за этого
внутри его организма надорвалась прямая кишка, и ее содержимое
вошло в кровь, как корабль в космос. Операцию проводил хирург
Мамаев, успешно. Мамаев проводил операцию семь часов подряд
и упал возле операционного стола от перенапряжения, довершив
до конца самое главное в операции. Зашивали папин живот
практиканты. После их шитья в течении нескольких лет хирурги
вырезали узлы, даже без наркоза, потому что организм выдержать
тридцать девять операций под наркозом не мог.
Поставить пианино в маленькую комнату требовали соседи, которым мешала моя игра на инструменте, новом коричневом
пианино «Владимир», привезенном к нам в квартиру
и поставленном грузчиками посредине большой комнаты. Я
готовилась к концерту, играя прямо в центре зала. Звук мне
нравился, открытый и мощный! Так недолго топорщились и витали
мои отросшие крылья, так тщательно их обрезали палачи, каратели
искусства…
Но не готовилась к концерту тогда одна очень хорошая девочка
из нашей музыкальной школы. Ее изнасиловал подлый негодяй
возле подъезда, когда она возвращалась с сольфеджио одна. Тогда
у нее в ушах были серьги, и одна сережка пропала, это обнаружила
ее мама, когда Маша пришла домой вся растерзанная
и заплаканная. Эта серьга оказалась уликой. Папа тогда уже работал
следователем, и ему досталось дело об изнасиловании Маши. Нужно
было найти потерянную серьгу, и я ее нашла, когда мы с папой, якобы прогуливаясь, зашли в тот злополучный двор с гаражами. Я
заметила ее не сразу: желтенькая такая, вмятая в землю под
веточкой березки. Увидела и сказала папе, сразу подняв колючую
серьгу.
– Надо же осторожнее, нас могут увидеть! Я же тебе говорил, сначала скажи мне, когда найдешь глазами, – страшным голосом
прошептал папа. Но было поздно.
В окно смотрел гад, который был свидетелем, с первого этажа он
видел, как Машу насиловал тот скот, и он же передал по цепочке, стуча по батарее у себя дома, предупреждая банду, что мы с папой
были на этом месте.
Серьгу папа предоставил в милиции как улику, на ней были
найдены отпечатки пальцев насильника. Я поднимала эту улику
пакетом целлофановым, специально приготовленным заранее, —
мы же знали, куда шли и что будет. Не могли предположить только, что цепочка гадов так крепка, и они выследили меня, когда я
возвращалась из школы. Я сыграла дурочку, отпустили, был полдень, и нас могли видеть прхожие, а бандиты этого не хотели.
Ужас, охвативший меня тогда, в момент разговора
с преступниками, стоящими на шухере во время изнасилования
моей подруги из музыкальной школы, вышиб на время всю мою
блаженную любовь к поэзии. За ними следили, поэтому мне удалось
избежать длительного разговора, – подошел кто-то в кепке, затем
прошла женщина, и увела взгляд преступника от меня, – тут-то я
и улизнула домой.
– Надо уезжать в Москву к тете Поле, ты в опасности, – сказал
папа, увидев меня дрожащую от ужаса.
Но пришла мама с работы, и всё упростила до маной каши, которую я расхлебывала лет двадцать после. Мы не уехали, а зря.
ЦЕНА ДОБРОТЫ
Начало творческой деятельности моего отца связано именно
