мне, чтобы я свои мультики смотрела. Папа уселся с Адиком
переводить фильм. Это был мультик-пародия на советское
правительство, в нём центральные фигуры компартии выступали
пародийными рисованными куклами, каждая из кукол носила
отличительные черты лица правителя. У куклы-Брежнева были
нарочито густые брови, и он ими забавно двигал при разговоре, а сама его фигура походила на жабу. У Хрущева всегда под мышкой
был початок его любимой кукурузы, и он забавно перемещал этот
початок в разные части тела, забавно, будто початок ползал по нему, да и сам он весь в некоторых фрагментах был из кукурузы. Кукла-Гитлер был сухощавым, одетым в сухой лист человеком-веткой.
Куклы общались между собой, под картинками стояли фрагменты их
разговора на английском языке, папа переводил на русский, дядя
Адик записывал, советуясь с папой, правильно ли и так ли он понял
отдельные фразы, и как привести к литературному языку текст.
Папа с Адиком развеселились, изображали голосами кукол, я
смеялась. Мне очень понравился этот мультфильм. Он назывался
«Бабизм-Ягизм и его последствия». Под Бабизмом-Ягизмом
подразумевался коммунизм. Куклы пародировали съезды компартии
и межнациональный обмен идеями общественного устройства.
На следующий день в детском саду я в экзальтации смеха играла
с детьми, бросая реплики из «Бабизма-Ягизма…». Оживленной игрой
заинтересовалась одна из воспитательниц. Я обычно в детском саду
была грустной, мне всегда хотелось домой, и я каждый час ждала, чтобы за мной кто-нибудь пришел из родителей. А в тот день я
смеялась с детьми, и воспитательница прислушалась к нашему
смеху. Я рассказывала о мультике «Бабизм-Ягизм и его последствия»
и на куклах показывала, какие внешние отличия у героев мультика.
Воспитательница позвала заведующую, и мне пришлось подробно, уже без моих сверстников, рассказывать двум воспитателям
и заведующей содержание мультфильма. После тихого часа
появились двое мужчин и женщина, которых мы раньше никогда
не видели, при них снова меня заставили рассказывать
о мультфильме в кабинете заведующей детского сада.
Вечером, когда мама меня забирала из группы домой, с ней
поговорили в кабинете заведующей, а придя домой, мы папу
не застали. Дяди Адика тоже не было. Проектор забрали, и фильм я
больше никогда не видела. Папа появился примерно месяца через
два, он был коротко пострижен и вел себя неестественно. Мы уже
не могли смеяться, он сидел и думал о чем-то сосредоточенно
и долго. Так продолжались дни и недели. Мне подходить к папе
не разрешалось, но он иногда реагировал на меня вялым взглядом
и жалкой попыткой улыбнуться.
Через несколько месяцев я уже общалась с ним, но он стал
не друг, а мучитель. Допрашивал меня о друзьях из детского сада, постоянные подробные расспросы выводили меня из терпения
и считались наказанием. Если я отказывалась отвечать, меня он бил.
Так обработала отца государственно-медицинская система, —
политических наказывали отрубанием головы медикаментами.
После отец оклемался, стал добрее, но бывало и такое, что вести
себя сдержанно он не мог. Разлад произошел в нём самом, и мы
с мамой, и бабушка с дедушкой страдали от скандалов, – это были
попытки отца снова включиться в жизнь, стать прежним. Процесс
восстановления длился настолько долго, что я успела вырасти и по-настоящему оценивать ситуацию. Бьют – беги, дают – бери. Надлом
в отце остался, всё он видел уже через призму насильственного
