Читать онлайн Елена Генделева-Курилова - «Жизнь – счастливая сорочка». Памяти Михаила Генделева

Прижизненная и посмертная судьба Михаила Генделева парадоксальна. Поэт невероятного, головокружительного масштаба, он явно не занял того места в русской словесности, которое ему полагается по праву.

Можно спросить, конечно – а кто занял? Кто из равновеликих ему поэтов его поколения (впрочем, таковых там один-два человека, едва ли больше) прочитан, освоен, усвоен, изучен? А у Генделева и прижизненное собрание сочинений (пусть в одном, но толстом томе), и – атрибут только совсем уж очевидных классиков – посмертный «НЛОшный» том «Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология», и посвященные ему прекрасные аналитические статьи, и песни Андрея Макаревича на его стихи, и блюзы Евгения Маргулиса. То есть на любой вкус, куда уж, казалось бы, больше.

Да и этот сборник, в котором под одной обложкой уживаются избранные стихотворения, фрагменты прозы, филологические разборы, дружеские воспоминания, – он разве не свидетельство признания и признательности?

Но при этом все равно ощущение, что, скажем, Елена Шварц внутри и даже в центре, а он, Генделев, не то чтобы на окраине, а просто снаружи, вовне. Вовне чего? Да, собственно, помянутой выше русской словесности.

И это тем загадочнее, что фигурой спорной, пререкаемой Генделева тоже не назовешь. Люди очень разных поэтических вкусов и предпочтений вполне сходятся на признании его значения, да и просто на любви к его стихам. Но при этом те же самые люди, перечисляя пять-десять-двадцать крупнейших русских поэтов последних десятилетий, Генделева вспомнят едва ли. То есть дело не в нелюбви, не в недооценке, а в чем-то другом. В чем же?

Об этом много раз говорил сам поэт – и в стихах, и в разных подсобных видах прозы, вроде интервью: «Мои темы для русской литературы вполне маргинальны, – понятно, почему не выстраиваются колонны пионеров с ожерельями из цветов каждый раз, когда я вхожу погулять в русскую литературу».

На самом деле Генделев тут свою особость скорее преуменьшает, чем преувеличивает. Вся его проблематика не то чтобы маргинальна для русской поэзии – точнее будет сказать, что генделевских тем, мыслительных ходов, даже лексики, терминов, имен собственных, всего этого в русской поэзии просто не существует. Ну в самом деле, как перевести на русский язык такое, скажем:

Или:

Отдельные слова, допустим, понятны, не все, но большинство. А вот целое – едва ли. И не потому, что генделевская поэтика так уж сложна – не сложнее многих иных. А просто вся система категорий другая, не из этой культуры взятая. А это, между прочим, «Первое послание к евреям», вещь для Генделева ключевая, без которой понять его очень сложно. И точно так же непереводимы «Стансы бейрутского порта», или «Ораниенбаум» (в котором от петербургской топики – одно название), или «Спор Михаэля бен Шмуэля из Иерусалима с Господом Богом нашим…», или «Триумфатор», или «Картина».

На вопрос о причинах этой непереводимости с легкой руки самого Генделева обычно поминают изобретенный им концепт «израильской литературы на русском языке». Дескать, принадлежал к ней, а потому для «основной» русской поэзии сознательно выбрал быть маргиналом. Наверное, в этом есть часть правды – но только часть, и вряд ли самая главная.

Генделевская поэзия и его персональная метафизика во многом вырастают из еврейской теологии (я очень люблю фразу Майи Каганской, что он «поэт теологический, но совсем не религиозный», эта мысль кажется мне ключом к Генделеву). История, пейзажи, ближневосточные реалии – все осмысляется им через призму иудейской мистики, через каббалистические коды. В результате даже привычные слова часто значат здесь не то, что они значат в рамках русской поэтической традиции.

Причем это слова самые важные и частотные – любовь, смерть, война («Любовь, война и смерть в воспоминаниях современника» называлась последняя книга стихов Генделева). Он и сам всячески эту несходимость акцентировал:

Впрочем, с русской поэзией, с русским языком у Генделева отношения были двойственные. На замаскированное под вопрос недоуменное восклицание интервьюера: «Что же получается? Вы – израильский поэт, оперирующий категориями, не востребованными современной израильской культурой, и пишущий на русском языке, с которым себя не идентифицируете?» – он отвечал: «Нет, почему, коль скоро я пишу по-русски – я его (язык!) охотно высовываю (он у меня даже не первый, а последний), я до некоторой степени себя с языком идентифицирую. Я очень ценю этот язык, просто он для меня не более чем инструмент, у меня нет религиозного к нему отношения». И с полным правом горделиво заключал: «Я умею его готовить».

Он и книгу свою так же «раздвоенно» назвал «Из русской поэзии» – то ли «избранное из русской поэзии», то ли «прочь из русской поэзии».

А теперь представьте, что вы русская поэзия. И вам надо признать, что вот этот человек, постоянно от вас отрекающийся, говорящий о своей принадлежности к совершенно другой поэтической, культурной, мыслительной традиции, – лучше всех умеет вас готовить. Естественная же реакция – захлопнуть дверь перед носом наглеца (который, заметим, вовсе не рвется войти) и заняться своими домашними делами, делая вид, что вовсе не замечаешь того, кто остался на лестничной клетке, не думаешь о нем.

Та самая «израильская литература на русском языке» была авантюрной и заведомо обреченной на неудачу попыткой приспособить совершенно другому обученный инструмент – собственно, русский язык – для выражения чуждых ему смыслов и ценностей. Нужны были дерзость и гениальность Михаила Генделева, чтобы эта попытка удалась – пусть даже новоизобретенная литература и состояла, по сути, из одного человека. Сам себе литература. Сам себе контекст. Он мог бы стать первым, а стал единственным.

Михаил Генделев родился 28 апреля 1950 года в Ленинграде (Санкт-Петербурге) в семье А. М. Слозиной и С. М. Генделева.

Предки поэта по отцовской линии происходили из старинного городка Торопец под Великими Луками, с XVIII века относившегося к Псковской губернии. На городском кладбище сохранились еврейские могилы конца XVIII в. Как считал Генделев, его предки обосновались в Торопце еще во времена Екатерины II. Дед поэта, Мендель, был бедным ремесленником, красильщиком, резчиком надгробий. Возможно, именно от него Генделев унаследовал некоторые способности к рисованию и скульптуре. «По семейному преданию, был он, дед, талмудистом, полиглотом и умницей, чему я почему-то верю», – писал Генделев в набросках автобиографии.

Престарелый красильщик Мендель и его жена Бася были расстреляны немцами во время пятимесячной оккупации Торопецкого района (август 1941 – январь 1942 г.). По свидетельствам очевидцев, расстрелы производились в ноябре 1941 г. у двух ям, вырытых во дворе общежития рабочих льнозавода, куда предварительно согнали все небольшое еврейское население городка.

Материнский род Слозиных относился к кантонистам-поселенцам Новгородской губернии. Семья переехала в Ленинград в 1929 г. Дед по материнской линии, Шмай Шмуэлевич Слозин, попал под коммунистические репрессии, вышел из лагеря смертельно больным и умер от туберкулеза в возрасте пятидесяти лет.

Отец поэта, Самуил Менделевич Генделев (1912–1991), сельский учитель, позднее студент ленинградского техникума, в 1941 г. был призван в ополчение. Военная служба продолжалась недолго: едва обученный новобранец участвовал в боях с муляжом винтовки или с катушкой провода связи на спине и уже во второй или третьей атаке поздней осенью 1941 г. был тяжело ранен взрывом мины, лишился обеих ног, была повреждена рука и сетчатка глаза.

«Без сознания отец пролежал двое суток измочаленными культями в крошеном льду мартовской Невы. Ледяная вода стянула сосуды – он не истек. Спасли отца часы – на них, дедовский презент, позарились мародеры, они же санитары. Снимая с остатков отца часы, человеколюбивые мародеры обнаружили, что – пульс!..» – писал М. Генделев в романе «Великое русское путешествие».

С. М. Генделев был награжден орденами Великой Отечественной войны I и II степени и орденом Красной Звезды. Оправившись после ранения, встал на протезы, получил должность инженера-технолога на ленинградском заводе «Вибратор», где проработал всю жизнь.

Мать поэта, Ася Маевна Слозина (1915–2007), была химиком-лаборантом на военном заводе штурманских приборов. Семья жила в маленькой двухкомнатной квартире на Черной речке.

В школьные годы Генделев баловался скульптурой, но с гораздо большим увлечением предавался занятиям боксом. В документальном фильме А. Стефановича «Все мои сыновья» (1967) семнадцатилетний Генделев с солидными роговыми очками на носу рассказывал, что мечтал стать «и историком, и литератором, и журналистом», и в конечном счете, «не без влияния» писателя Ю. Германа – автора знаменитой трилогии о врачах, избрал медицину. В 1967 г. Генделев поступил в Ленинградский санитарно-гигиенический медицинский институт.