– Знакомьтесь, Витя и Лёня, мои младшие, еще есть дочка Марья, она придёт вечером.
– Кто это, мама? – задал вопрос один из мальчуганов, тыкая пальцем в мою сторону. – Они какие-то хворые, может, и нас заразят.
Та злостно шикнула и погрозила кулаком.
– Не обращайте внимания и проходите, сейчас я что-нибудь к обеду соображу. Ты пока в малой комнате размести ребятишек своих, младшего спать сейчас уложим.
Митька издал протестующий вопль, в котором угадывалось вялое подобие фразы «не хочу». Мать покачала головой и взяла его за руку.
– Пойдём, Мить, пойдём. Не устал разве?
Он заревел еще громче и вцепился в мамину юбку, обхватывая её колени. Настя попыталась оттащить его, вызывая тем самым ещё больший поток рыданий.
– Голоден, – тётка зацокала языком, – есть у меня козье молоко, как раз на такой случай.
– Не стоит, Лид… – однако мама не успела закончить препятствующую фразу, поскольку её сестра лихо развернулась и ринулась прытью в соседнее помещение, что казалось невозможным при её чрезмерной дородности.
Скоро она вернулась, держа в руках деревянную кружку, и протянула её маме.
– Чудная ты стала, Танька. Неужто подумала, что я для близкой родни паршивого молока жалеть буду?
– Нет, что ты, – мама присела на скамью и посадила Митьку на колени, – просто неудобно как-то.
Тогда я почувствовал себя странно. Будто во мне самом поселилось то самое «неудобство», толкавшее меня как можно дальше из этого дома. Говорят, что дети способны понимать гораздо большее, нежели представляется потасканному поколению приматов. Скорее всего, так оно и есть, по крайней мере, я сумел уловить удушливые пары фальши, затронувшие моё естество на уровне тончайшего восприятия.
28 февраля 1991 года. Санкт-Петербург
В Новгороде мы прожили около двух месяцев. Возможно, моя семья оставалась там гораздо дольше, вплоть до войны. Может, Настя с Митькой обосновались на новом месте, приобретя официальный статус горожан, после того как спустя несколько десятилетий была объявлена полная амнистия всех кулаков. Во мне есть странная, ничем не подкрепленная и одновременно титанически непоколебимая уверенность, что они не стали жертвами того рокового случая. Хотя слепая вера в лучшее редко находит реальные оправдания, посему я страшусь правды и не стремлюсь отыскать информацию о них.
Наши пути разошлись весной, предположительно, в конце апреля. К тому времени жизнь наша улучшилась настолько, насколько это было допустимо в тогдашних условиях. Муж тётки оформил маме поддельную справку, по которой она имела другое имя и статус, лишенный даже малого намека на принадлежность к сословию отчуждения. Она устроилась на работу в прачечную при больнице, что позволяло нам иметь хоть малые деньги для основных нужд. Жизнь с тёткой не ладилась, и я чувствовал, что, несмотря на мнимое радушие, она не питала добрых чувств к матери, что проявлялось в косых взглядах и напряженно поджатых губах. Её дети сторонились нас, а мы, в свою очередь, боялись их, полагая, что они способны в любой миг совершить какую-нибудь подлость. Муж Лидии Никитичны был из первого поколения городских переселенцев. Он был тучен и важен, вместо бороды носил густые усы, сквозь которые то и дело проступала угодливая ухмылка. Кажется, мы называли его дядя Паша, впрочем, черт с ними со всеми!
Мама хотела, чтобы мы с Настей пошли в школу. Я по наивности был обрадован этим фактом, в отличие от сестры, которая уже имела за плечами весьма негативный опыт, связанный с образованием.
