«Пустошь…» – пробормотал кто-то из дружинников, вытирая пот со лба после тяжкой гребли. «Князь, печенеги тут как у себя дома…» – добавил другой, озираясь с опаской.
Владимир не слушал. Его влекло вверх. Он оттолкнул протянутую руку оруженосца и стал подниматься по крутому меловому склону (будущие Дивы горы!), цепляясь за корни чахлых березок и острые выступы породы. Дышалось тяжело, мел крошился под сапогами, осыпаясь белой пылью. Но с каждым шагом воздух становился чище, звонче, наполняя легкие какой-то особой, хрустальной свежестью. Шум голосов внизу затихал, оставались лишь шелест травы под ногами да пение жаворонка где-то высоко-высоко.
И вот он – вершина. Владимир выпрямился, смахнул пот со лба, и мир раскрылся перед ним во всей своей грозной красе и необъятности. Солнце, огромное и багряное, клонилось к западу, заливая золотом и киноварью воды Дона, превращая Воронеж в узкую, сверкающую змейку, а степь – в море расплавленного металла. Белые меловые скалы светились изнутри розовым светом. Было тихо и величественно. Пусто? Да. Но Владимир почувствовал не пустоту, а потенциал. Как чистый холст. Как тишину перед гимном.
Он закрыл глаза на миг, вдыхая этот воздух, впитывая эту тишину. И когда открыл их снова… мир изменился.
Реки ожили: Вместо пустынных берегов Воронежа кипела гигантская стройка. Тысячи, десятки тысяч людей – мужиков в потных рубахах, мастеровых в кожанках – рубили вековой лес. Звон топоров и скрежет пил стоял в воздухе сплошным гулом, как рой гигантских шершней. По берегу тянулись грандиозные верфи – леса из бревен выше самого высокого дуба, скелеты кораблей, похожих на спящих драконов. Едкий, терпкий запах смолы и свежей стружки смешивался с соленым дыханием ветра, дующим с невидимого моря. Крики бригадиров, скрип блоков, грохот падающих бревен – все слилось в единый гимн созидания.
Воды закипели: По Дону и Воронежу плыли не утлые струги его дружины, а стальные чудовища. Корабли с высоченными мачтами, увенчанными сложными снастями, с рядами черных, зияющих жерл пушек на могучих бортах. Их паруса, тугие от ветра, были огромны, как крылья мифических птиц. И на каждом корме, на каждом флаге, гордо реял лазоревый Андреевский крест – знак не просто флота, но державной мощи и апостольского благословения. Армада! Флот, равного которому не знали ни византийцы, ни варяги! Флот, способный перевернуть судьбу мира!
Воздух наполнился звоном и грохотом: Над всей этой грандиозной панорамой будущего, над верфями и кораблями, витал чистый, мощный, всепроникающий звон. Он исходил не с колокольни, а словно из самого неба. Звон Колокола Ветра. Он не просто звонил – он рассеивал. Далеко на юго-западе, над огромным, дымящимся полем, клубился едкий, желто-серый туман, скрывающий движение войск, заглушающий команды. И чистый звон Колокола врезался в эту ядовитую пелену, как клинок. Туман рвался, таял, открывая стройные ряды русских полков под знаменами с ликами святых, идущих в атаку на смятенного врага. Звон нес ясность – тактическую, зоркую. Звон нес волю – несгибаемую, победоносную. Это был глас самого неба на стороне Руси.
И тогда Голос. Не звучавший в ушах, не сотрясавший барабанные перепонки. Он возник в самой сердцевине души Владимира, как внезапное, полное озарение. Не словами, а потоком чистого знания и безоговорочного приказа:
«ЗДЕСЬ! Здесь, на сем холме и у сих вод, воздвигнется нерушимый щит Руси на Юге! Здесь, из смолы, пота и стали, родится мощь флота ее, оплот грядущей империи! Здесь Дары Херсонеса – Ключ, Глас и Страж – обретут свою истинную силу! Силу защищать сие Древо Государства Российского от бурь века сего и века грядущего! Не медли, Владимире! Закладывай краеугольный камень их вечного служения на сем месте!»
