– Там, – указал он, – где горы касаются неба, найдёт он покой. Пусть звонит не в будни, не в радость, но в час великой тьмы. Пусть его голос рассечёт морок, пронзит небо, поведёт наши рати через бури и мрак. Пусть станет он не просто звоном – а молитвой самой земли.
Они высадились у подножия гор, в месте, где пещеры уже дышали вечностью. К ним вышел отшельник – худой, белобородый, словно вырубленный из той же меловой стены. Он ничего не сказал. Только взял Колокол, приложил к нему лоб – и повёл князя в глубь, туда, где дыхание мира становилось эхом.
Там, в тишине, Колокол был водружён. Первый его удар не был громом – он был тенью звука, прикосновением. Но от этого лёгкого тона по меловым стенам побежала волна, будто сама гора вздохнула. И осела в колыбели вечности.
Князь молча приложил руку к скале, как благословляя. А затем – вернулся на ладью. Осталось главное.
Молитвенный хор сопровождал его, когда ладья вновь вошла в центр водоворота. Здесь, где воды сходились в обруч, было тревожно и велико. Солнце уже поднялось, но здесь – в омуте – оставалась тень. Он поднял Якорь.
Тот был чёрен, как ночь, и холоден, как льды северного моря. Ни один узор не украшал его, но каждый изгиб, каждая черта говорила о силе. Не кузнец ковал его – время и сама стихия.
– Ты, – сказал Владимир, – краеугольный камень. Не для храма – для реки. Не для гордости – для оплота. Храни воды, смири бурю, охрани путь. Не будь утесом – будь корнем. Да станет Воронеж-град, как ты – в глубине, но вечный.
Он перекрестил Якорь. И с молитвой – бросил в воду.
Он погружался медленно. Словно не хотел покидать этот мир. Воины замерли. Даже ветер стих. И в тот миг, когда металл скрылся в темноте, произошло чудо.
Из глубины, точно из самой чревы земли, вспыхнуло мягкое голубовато-белое сияние. Оно разлилось под водой, словно крест из света, коснулось днища ладьи, окрасило волны. Круги, идеальные, пошли к берегам – ровные, как дыхание Неба. И над всем этим – тишина, натянутая, как струна.
Воины пали на колени. Это было знамение. Место силы было освящено.
Князь стоял недвижим. Он знал: заложен невидимый, но нерушимый фундамент. Здесь поднимется город. Здесь восстанет флот. Здесь, в сердце России, сойдутся три Дара Херсонеса – каждый в своём времени, каждый в своей тайне.
Штурвал Времени – в крови и чести рода.
Глас Небесный – в глубинах меловой молитвы.
Якорь – в самой стихии, скованный с её гневом и тишиной.
И когда Владимир уже отворачивал ладью обратно к Киеву, внезапный порыв ветра налетел с реки, холодный, чужой, как дыхание иных миров. И в нём, на самой грани слышимости, шепот – не голос, но мысль:
«Храни… Жди… Тьма близко…»
Князь вздрогнул, но не дрогнул. Его лицо осталось спокойным. Он сделал всё, что должен. Остальное – впереди. Остальное – за теми, кто придёт после.
Глава 5 Там, где кончается век
«Время – не прямая. Это море. А я умею плавать.»
– из личного дневника Валерии Ильиничны
Лунный свет скользил по полу её комнаты, как призрачная вода. Висевшая занавеска едва колыхалась от тёплого сквозняка, разливая по комнате серебристое сияние. Было утро – позднее, осеннее, хрупкое. В такие часы даже время, казалось, дышит медленнее. Всё замирает, слушает. Готовится.
За окном листья шептались между собой, перебрасываясь ветром, будто древними заклинаниями. Их шелест тревожил. Как в сказке накануне великой развязки.
