Он все же схитрил. Как такового, свободного времени у солдата нет. По субботам, как правило, затевают общую уборку, помывку в бане. По воскресеньям – культурно-массовые мероприятия…
Врачам в армии не доверяют
Записали в караул, а у меня – освобождение. По этому поводу повздорил с ротным. Капитан Коровин обещал отвезти на гарнизонную «губу» «за уклонение от воинской службы».
– Не получится, – транслировал я на всю казарму. – У меня бумага имеется.
– Видел я твои освобождения вот где, – сказал Коровин. И даже показал, где именно.
– Вы еще на Страшном Суде это самое покажите, – — ответил я.
Геймур, к ноге!
Двух приблудившихся собачек мы назвали Комбатом и Геймуром – такая фамилия была у замполита. И слово «Геймур» стало для псины магическим. Только стоит его произнести – бежит сломя голову. А вот кличка «комбат А вот кличка Комбат как-то, не прижилась.
Но кто-то простучал об этом самому Гейзеру. И тот явился с инспекторской проверкой. Поговорил со старшиной Лямкиным, а под конец спрашивает:
– Зто правда, что вы теперь собак дрессируете?
– Правда, – говорит Лямкин. – Только не дрессируем, а просто подкармливаем.
– А как их зовут?
Лямкин понял, что вопрос с подковыркой.
– Жучка и Шарик, – сказал он.
– А у меня другая информация. Зовут их, старшина, Геймур и Комбат. И не надо ля-ля. Тем более оба кобеля.
Тут и собачки объявились. Гейзер вытащил из кармана припасенную заранее колбасу. Позвал:
– Геймур, Геймур!
«Геймур» со всех лап кинулся к нему.
– Вот видишь, Лямкин, – сказал замполит. – Нехорошо обманывать.
– Да это пес просто колбасу учуял, – начал оправдываться старшина. – Тут у нас таких деликатесов и разносолов нет.
– Может, еще и Комбата позвать?
– Комбата? Талалаевского? – прикинулся Лямкин шлангом.
– Да нет, второго песика, – сказал Геймур. – Вон он резвится. Молодой ещё, не обтрепался.
– Какие его годы, – глубокомысленно заметил старшина.
Сайдалиев эти курсы не прошёл
Целый день придирался сержант Сайдалиев. Все замашки какого-то средназиатского бая. Когда ехали со стрельбища в казарму, попросил подержать его автомат. А он будет, видите ли, спать.
Я, понятно, отказался.
– Приказываю, – произнёс он. – А по прибытии – почистить!
– Может, тебе еще и сапоги почистить? – говорю я.
– Прикажу – будешь.
– А может, тебе без приказа рыло начистить, чтобы не борзел? Армия – это не частная лавочка. Курами в курятнике командуй.
Сайдалиев после этого гонор свой уже не демонстрировал.
Но это был ещё не финал. В тот же день мы вместе с ним заступили в караул. Он был разводящим. Втихушку открыл сейф, вынул из него неизвестно откуда образовавшуюся там пишущую машинку и всю ночь одним пальцем выстукивал адреса на конвертах. И Талалаевскому об этом кто-то стукнул.
– Я знаю, кто брал пишущую машинку, – сказал он. – Сержант Сайдалиев, вы понимаете, о чем я говорю? Кто разрешал? Вы знаете, что допуск к ней имеют только те, кто закончил курсы машинной писи.
И Сайдалиева разжаловали в рядовые. Единственное справедливое решение нашего комбата.
Храним как зеницу ока
На разводах комбат Талалаевский любил потчевать нас странными сентенциями типа «Сапоги – это лицо души солдата, а что же это за лицо, если не чистить его сапожной щёткой?!» Но в этот раз его понесло в другую сторону:
– На нашей совести лежит охрана тех завоеваний, которые завоевали наши отцы, братья и сестры, которые нужно хранить пуще глаза, но кто это делает в роте охраны? Два шага вперёд, кто хранит!
