И вот тир – как новенький. Работу майор Колтуненко принимал – начальник отдела стрелковой подготовки дивизии. Каждое бревнышко пощупал, хвалит:
– Красиво сработано. Молодчаги!
Но особенно ему ростовые мишени приглянулись. Никто и не подозревал, что Семашко рисует отлично. И он душевно так приложился. На одной ростовой мишени силуэт Тарновского изобразил, на другой – замполита Геймура. Вот уж «обрадуются», когда увидят. А Семашко, да и вся бригада дембельская, далеко уже.
Оставалось одно – обходной лист подписать. И вот тут-то всё и случилось. И снова майор Лещун выплыл. Он тоже подпись свою поставить должен.
Долго он меня оглядывал, искал, к чему прикопаться. И нашёл. Говорит:
– А ты когда сапоги получал?
Я не помнил. Тогда он в свою бухгалтерию заглянул:
– Тебе в них ехать домой не положено. Я подменку дам.
И даёт – драные, латанные-перелатанные.
Тут такая злость посетила – некуда дальше. Мундир парадный, а сапоги – как лапти. И запустил я этим сапогом драным в лещунскую тюленью физию.
Как резаный, Лещун орет, к комбату бежит с сапогом в руках. Вот оно – доказательство вещественное. И отпечаток на щеке красный, того же размера, что и подошва.
Талалаевский за сроком в карман не лезет, даёт на прощанку пять суток. Но какие это сутки длинные, когда душа не здесь уже?
Начальником губы дивизионной татарин был – Нурмухамедов. Я с ним в хороших отношениях. Общий стаж отсидки именно на этой губе – три месяца с гаком. И в это время общались, да и в промежутках тоже. Нурмухамедов на филолога учился, в литературе хорошо разбирается. И когда мне надоедало в казарме зависать, одни и те же рожи видеть, приходил к Рафику сам и просил в камеру посадить.
И вот сижу сиднем, как Илья Муромец, а ребята уезжают, прощаются. Ох, и тошно же тогда стало! Хоть в петлю лезь.
А тут появляется, майор Геймур – он дежурным по дивизии заступил. И ехидно так спрашивает:
– А что это у тебя в кармане гимнастерки?
Кто-то настучал, без сомнения.
А там, как назло, силуэты Талалаевского и его, Гейзмура, – Семаха подарил. Если б знать, что память-то он оставил недобрую!
И даёт Геймур ещё трое суток – за нарушение режима. Если формально, он неправ, конечно, но кому пожалуешься, коль ты на замок закрыт? Да и стоит ли вообще жаловаться? Всплывёт тогда вся эта история с карикатурами, ещё хуже будет. Я один остался, на мне-то и отыграются.
И я вообще в трансе. Спрашиваю татарина:
– А ты на меня еду получаешь? Я ведь вроде бы с пищевого довольствия снят.
– На тебя я ничего не получаю, – говорит Рафик. – Двадцать пять порций на двадцать шесть делю.
И тут дурацкая мысль меня посещает: голодовку объявить. Мотив такой: не хочу, мол, товарищей своих объедать.
– Не советую, – сомневается Нурмухамедов.
Но я не послушался Гаврин. Стал миски с едой выставлять в кормушку, к пище не притрагивался.
