Когда просители уходили, она говорила, что не хочет, чтобы они приходили еще. Неожиданные визиты отвлекали ее от домашних дел, и она не хотела понапрасну отрываться и выслушивать чужие проблемы. Но по непонятным для меня причинам делала это вновь и вновь. Она говорила об этом как бы мне, потому что в тот момент никого кроме нас в квартире больше не было, но слова произносила, глядя не на меня, а в пустоту, в промежуток, который был, между нами, в тот момент. Когда она говорила это, я всегда соглашался с ней, но люди от нее этих слов никогда не слышали. Ни того, что она не хочет их видеть, ни того, что занята, поэтому через некоторое время они, как правило, возвращались вновь. А вернувшись, стучали в дверь и вежливо, но настойчиво просили о помощи еще раз. Некоторые приносили с собой конфеты или подарочный чай в жестяной банке. Мне хорошо запомнился нарисованный слон и какой-то индийский мотив, который мне очень нравился, а коробка, возможно, еще где-то есть.
Когда я открывал дверь, мать прислушивалась к просьбам и потом спрашивала меня:
– Зачем же ты открыл дверь, если я не хотела говорить с этими людьми?
Мой отвел был таков:
– Ты и не запрещала мне их впускать. Ты ведь говорила о вчерашних посетителях, а сегодня пришли совсем другие и спрашивали об ином.
Тогда она просила в следующий раз никому не открывать и, разумеется, я обещал, что не буду. В дальнейшем, когда, непрошенные гости стучали в дверь, я уже был готов отвечать как нужно, однако они приходили, заранее зная, что мать дома. Я об этом не думал и говорил, что матери нет, дверь заперта на ключ, и открыть ее нет абсолютно никакой возможности. Собеседники реагировали спокойно и, принимая сказанное за шутку или детский розыгрыш, говорили, что видели, как она вошла в подъезд, и не нужно придумывать невероятные истории. В этот момент я сильно терялся, втягивал голову в плечи и даже, помнится, приседал, стараясь изо всех сил придумать более внятную или хотя бы удобоваримую отговорку, замолкал и надеялся, что люди сами уйдут, не дождавшись ответа. Однако посетители не уходили. Они начинали выражать недовольство, стучали в дверь и звали мать по имени-отчеству. Чтобы не слышать этого, я закрывал вторую дверь и стоял, пытаясь удержать ее плечом, словно пришедшие могли снести ее с петель и ворваться в квартиру. Разумеется, этого никогда не происходило, но я всегда дожидался окончания стуков в такой вот замысловатой позе.
Некоторые визитеры, не попавшие к матери через дверь, стали периодически звонить и предварительно уточнять, когда она будет дома. Телефонные звонки разливались по квартире громкой трелью, и мне нравилось на них отвечать, сообщая, когда мать будет дома. Но если на некоторые вопросы у меня уже был заготовлен ответ, то на другие, нетипичные для ребенка моего возраста, у меня ответов не было. Когда звонили сослуживцы матери, а это всегда были женщины, то помимо вопроса о том, когда она будет дома, они сперва могли спросить про мои дела или про другие, отвлеченные вещи, приберегая главный вопрос на конец разговора, чтобы ответить на него мне было не очень сложно. Когда я давал ответ на предыдущий вопрос, они, немного не дослушивая, торопливо спрашивали: «А кто твоя мама?», а дальше называли по имени и мать, и тетку, проживающую с нами. После чего замолкали и ожидали ответа. Меня, ребенка, это крайне веселило и, настроившись на игривый лад, я обычно отвечал по настроению. Иногда честно, иногда нет. А после того, как вышел фильм о роботе, прилетевшем в наше время, то, копируя его, я грустным голосом отвечал: «Никто». И сразу после этого вешал трубку.
