полю на масти дворца».
«Пусть не кролик, не выемка в пасти лица – мне субботний манер
ухмыльнула взамен, там затисканных порознь власти огней, где нет
сердца бежать – вслед за ней».
«Быт и прошлый манер мне опять – потупит, чтобы средство на
отмели выменять в рай и тогда, по объедкам корить за судьбой -
элегантности, думая – точно не свой».
«Над кроватью ты выше и в чести по мне – сам положишь
кроватные тени мне в ряд иллюзорности мира глодать под нутром -
только воздух притворный потом».
«За работой, как волк за ковровой тесьмой – ты воспрял и не умер в
трагическом сне, где-то в космосе лучшей зарплаты отвёл – душу
подлинной мании в празднике мне».
«Пишешь, словно тюфяк, затмевая свой мир, а твоя параллельная
тога пришлась – мне под Рим, от которого люди болят и не знают,
что сделать там с ним».
«Весь изношен в портрете усталой слезы, ты на свете, что воин
внимательной роли, сам не знаешь, но думаешь выиграть мне – кучу
баксов под блеск на законе».
«Над причалом ты высмотрел собственный ад, там упал и не
можешь вернуться назад, чтобы выключить свет от такой простоты
– между временем, сколько уложишь здесь ты».
«Быстрыми движениям в том – русский сам и в памяти мне сон,
также русский в тесноте миров – коль укрою счастье между слов».
«Быть ли счастьем в подлинной звезде, верить ли от почести, что
звук знает аллегорий страсть – на нас, будто завывает смело зверь?»
«От противного тянет Европа под стиль на угаданной позе из
лучшей игры, но погиб там угодник любви, точно зверь покаяния
смерти на долге – судьбы».
«Карма плачет в собственном оскале, что за смертью нет ей никого,
но у тонкой линии на памяти – стали мы желанием и ставили на белое».
«Знак червлёный мне просит эту знать – быть угоднее в чести из
глаз, но железному доводу пусть совершит – память подлинной
маски, отрывая здесь уши души».
«Поиграл бы сегодня твой довод для мифа, но и сам ты играешь для
жизни в отместку, проводя равнозначный достаток прогресса из
любви недостаточной, словно бы плут».
«Может время страхом напугало – твой в душе отшельник
понемногу, но сковав от умысла дорогу, выжмет этот путь – ещё назад».
«Эхо в современности не просит женский стиль укладывать на
осени, но не обрастает плоть причины – формой обязательства
мужчины».
«Трудно угадывать в небе звезду, трудно быть шёпотом в теле у
Бога, но из под каждого дома войду в мысли твои, открывая им – тогу».
«Символ надлежащего упрёка свой куёт железный пьедестал, чтобы
говорить ещё немного и в душе отгадывать бы слово – под которым
стал судьбе в оскал».
«Ты на будущем в мире – здесь рок, но спадает от качества жил мне
притворной иллюзии – только строка в рукописной примете, такого
как я».
«Сам не свой, не плохой, не чужой от притворной среды, но по
городу вьётся мой холод в пути пустотой, чтобы загнанный зверь
расстоянием вылепил часть – той потери внутри укрощения
близости при».
«Мелкий и обыденный восторг – жалко смотрит в кучу на восток, из
лица каймлённого, где роль – та же тень монументальной боли».
«Жалкий рокот под днём без чудес – мне запомнил бы стройности
падаль, где безумием можем мы падать и вопить свой – причаленный
вес».
«По Москве я гуляю весь день и в расчётах там к мысли – вина
поглотила мой звук до того, что упал в благородство от времени нот».
«Чуть свет и снова загорелся в сердце дом, чуть встало мирно
зарево над днём и весь мой хлам души – объединил ту сущности
