Читать онлайн Ольга Ло - Девочка-ночь

— Замри! — приказывает он. Грубая мясистая ладонь опускается на мои дрожащие лопатки, придавливая к полу. — Ниже!

Я стою на коленях. Из-под завесы спутанных волос мне не видно его лица, почти ничего не видно, кроме старого потёртого ковра перед самыми глазами. От ковра несёт пылью, грязью, овечьей шерстью и кислым потом — точно так же, как от нависшей надо мной вонючей свиньи...

— Красивая девочка, — хрипло шепчет отчим, поглаживая мои ягодицы под тонкой тканью трусов, шаря жёсткими пальцами по голой коже. Сорочка задралась, холодный зимний воздух обжигает спину. — Ты такая красивая девочка, Катарина... — его голос звучит громче, дыхание со свистом вылетает из горла, он весь издёргался от возбуждения и злости, от бессилия... — Маленькая шлюха! — тяжёлая рука бьёт наотмашь.

Тело пронзает острая боль. Я не издаю ни звука, крепче стискиваю зубы, прикусываю язык. Рот наполняется вкусом крови и это успокаивает меня.

Кровь мне так хорошо знакома. С ней всегда просто. Я могу контролировать её. Могу заставить появиться, когда захочу. Могу слизывать со свежей раны, могу позволить течь без остановки...

Я кровавая шлюха, думаю я, и смеюсь. Сотрясаюсь от хохота, высокого, рваного, как у гиены.

Несколько долгих секунд отчим не понимает, что происходит. Он думает я так плачу, молю о пощаде. Он думает, что я боюсь, а когда понимает, что это вовсе не слёзы, ударяет снова.

— Твоя мать была такой же!

Конечно, что ещё ты можешь мне предъявить?

Жалкий кусок дерьма, окрутивший обезумевшую от горя женщину вокруг пальца. Захапавший всё, что у нас было... Подставивший моего отца…

Ненависть топит лёгкие, сердце гонит по венам раскалённый металл.

Не сейчас. Ещё не время. Я ещё не готова.

Я прекращаю смеяться. Мне хочется заорать, но я молчу. Колени и локти одеревенели, пульс горячим назойливым молотом долбит виски. Мне трудно дышать, хочется пить, хочется хлебать свежий воздух и воду огромными жадными глотками. Но пока что я захлёбываюсь лишь пылью и гневом.

Отчим тяжело опускается на пол. Грузная туша в растянутой майке и трениках растекается вокруг, словно слизень, вылезший на мостовую после дождя.

Он вытягивает короткие толстые ноги, запускает руку в штаны, вяло теребит то, что осталось после ампутации от его никчёмного члена, трётся затылком о стену. Хнычет.

Пока он корчится, я пользуюсь моментом, в попытке дать хоть немного отдыха насмерть затёкшей шее. Но как только мой лоб касается пола, отчим рявкает:

— Начинай!

Я закрываю глаза.

Мысли исчезают. Остаются только чувства.

Уперевшись в пол левым плечом, я стягиваю трусы. Как следует смачиваю пальцы правой руки слюной, медленно, не спеша, поочерёдно засовываю их в рот. Обвожу языком по спирали, посасываю кончики каждого, подольше задерживаясь на среднем.

Отчим прерывисто дышит.

Я слышу, как гулко колотится его заплывшее жиром сердце в рыхлой, насквозь пропитавшейся табачным дымом, волосатой груди.

Если постараюсь, если буду особенно страстной, если продлю изощрённую пытку достаточно долго, смогу довести его до сердечного приступа. Прямо сегодня. Сейчас. Нет…

Это слишком легко.

Слишком милосердно, щедро.

А мне нужны муки. Агония. Боль. Нужны кровавые сопли, предсмертные крики. Нужна казнь.

Я дойду до самого дна его ужаса и оттолкнусь…

— Дальше! — ревёт он. Истерично, сипло.

Я улыбаюсь. Нежно вырисовываю влажными пальцами замысловатые узоры вокруг плотно сомкнутого входа во влагалище, растягиваю кожу, приоткрывая блестящую розовую глубину… Не тронутую, чистую.

Отчим хрюкает.

Он в моей власти. Я ощущаю его обмякшее тело, слабую волю. Вижу внутренним зрением голодный взгляд. Слышу злые беспомощные шлепки, чую отчаяние.

Тонкие проворные пальчики проникают внутрь. Указательный. Средний… Большой ложится на клитор. Безымянный протискивается в тугую дырочку попки. Мне становится привычно хорошо. Невероятно хорошо и сладко. Я знаю и люблю своё тело. Я владею им полностью, единолично и безраздельно. Ничто, никто и никогда не встанет между нами.

Я застываю, слегка лениво вожу бёдрами из стороны в сторону, вверх-вниз, гостеприимно выгибаюсь навстречу собственной руке. Пальцы оживают, превращаясь в отдельный независящий от меня организм. Они работают слаженно и органично — то быстрее, то медленнее сжимают, трут, сминают податливую плоть — как музыканты в оркестре. Каждый исполняет свою партию, самозабвенно, бешено, как в последний раз.

Я насаживаюсь на них, не сдерживая стоны наслаждения, я окутана удовольствием с головы до ног. Меня не беспокоит ни поза, ни положение, я не помню прошлого, не думаю о будущем. Я здесь и сейчас. Я чувствую, как судорожно сжимаются гладкие шелковистые мышцы, как немеют ступни, когда долго, сильно, почти болезненно, кончаю, и позволяю, наконец, себе закричать. Проораться до немой глухоты! Пальцы легко выскальзывают из пульсирующих отверстий, прозрачные ниточки смазки тянутся за ними, пачкают широко разведённые бёдра. Рука безвольно падает на грязный ковёр.

Я восстанавливаю дыхание, когда бессвязное бормотание, быстрый шёпот, похожий на молитву, доносится до моих ушей:

— Ведьма… вакханка… Суккуб…

А потом я слышу плач.

Сегодня мне девятнадцать лет.

Я только что похоронила мать.

За окном встаёт бледное ноябрьское солнце, и так начинается мой новый день, моя новая жизнь.

Жизнь без любви.

— Там ничего нет, — с одышкой говорит отчим, перестав, наконец, жалеть себя и хныкать. — Все деньги мы с твоей матерью истратили давным-давно… Когда ставили тебя на ноги!

Последнюю фразу он выплёвывает злобно и укоризненно. Его оплывшее лицо следит за мной не отрываясь. Тяжёлая голова, приделанная к туловищу короткой толстой шеей, по-совиному крутится из стороны в сторону, пока я поднимаюсь с колен и привожу в порядок одежду. Потом набираю ледяной воды из ржавого крана убогой, забившейся в угол кухни и жадно пью. Хожу по комнате, собирая пивные банки, разбросанные этим несчастным пьяницей, и складываю их у входа в тускло освещённую одинокой грязной лампочкой комнату.

Я могла бы раздеться догола. Так он станет совсем ручным, но потеряет способность ясно соображать, а мне нужен чёткий ответ. И я хочу получить его до рассвета, первые лучи которого уже вовсю сочатся сквозь незашторенные мутные окна.

— Катарина! — орёт отчим. — Что ты хочешь найти в этом грёбаном сейфе?!

Я сажусь на низкую протяжно скрипнувшую тахту, прямо напротив настороженных водянистых глаз-бусинок.

Когда-то эти глаза были похожи на человеческие. Когда-то бесформенное тело носило строгий деловой костюм и приятно пахло дорогим парфюмом. Когда-то этот ублюдок был другом моего отца и спал в одной постели с моей матерью…

Я развожу колени в стороны, неторопливо поглаживая шелковистую сливочно-белую кожу на внутренней стороне бёдер.

Отчим куксится. Черты лица сминаются, устремляясь к его центру под воздействием невидимой силы. Он безуспешно пытается сменить положение, но ему не удаётся даже отлепиться от стены и хотя бы протянуть ко мне руку.

Тем временем я добираюсь до края своих низких хлопковых трусиков. Убийственно медленно оттягиваю резинку, приоткрывая лобок, и самое начало половых губ, где нежный бугорок молодой плоти совсем недавно пульсировал сладким бесстыдным наслаждением.

Ничего больше.

Отчим с трудом размыкает поджатые губы, кончик пересохшего языка проходится по уголкам рта, дёргается голодным зверем и прячется обратно, в тёмном провале пасти беззубого бессильного хищника. Он отворачивает голову, отёкшие пальцы перебирают воздух.

Я ещё помню его слегка дрожащие руки, протягивающие мне коробку шоколадных конфет…

— Это тебе, Катарина, — смущаясь, говорит он. — К чаю.

Его взгляд пробегается по моей вытянувшейся за год фигуре. Я вижу, что ему нравится то, какой женственной я стала. Я чувствую себя совсем взрослой, приподнимаюсь на цыпочки и легко касаюсь сухими губами его гладковыбритой, надушенной щеки.

Мама одевается наверху — как всегда, немного опаздывает, я слышу её суетливые шаги на втором этаже. Отец, который снова не успевает закончить дела и лично заехать за ней в наш загородный дом, просит это сделать своего троюродного брата, партнёра и друга, Павла Демьяновского, пока сам летит в городскую квартиру, чтобы принять душ и переодеться к ужину, и уже наверняка ждёт их в ресторане. Каждые две недели они втроём выбираются в одно из лучших местных заведений и отдыхают, лишь иногда позволяя себе обсуждать семейный бизнес.

— Спасибо, дядя Паша, — отвечаю я, жестом приглашая его в гостиную, — мама скоро спустится.

Он кивает. Садится на исполинский диван из мягкой бледно-персиковой замши, рассматривая картины на стенах. Пальцы, ещё совсем не похожие на одутловатые сосиски, поправляют тщательно зачёсанные назад светлые волосы, собираются в замок и укладываются на колени, обтянутые стильными узкими брюками в мелкую черно-серую клетку.

Он выглядит таким импозантным, благовоспитанным, что мне вдруг неудержимо хочется флиртовать с ним.

— В какой ресторан вы едете сегодня? — спрашиваю я, и он охотно поворачивается, чтобы ответить на мой невинный вопрос, но слова застревают у него в глотке.

Я стою напротив, беспечно опираясь коленкой о подлокотник дивана, прекрасно зная, какой онемевшему мужчине сейчас открывается вид. Яркий свет интерьерного прожектора бьёт мне в спину, прошивая насквозь тонюсенькое домашнее платье, очерчивая под ним точёные ноги и полукружия давно налившейся соками тяжёлой груди.

Павел сглатывает слюну, поднимает на меня голубые глаза, костяшки его сцепленных в замок пальцев побелели от напряжения, горло душит щегольской шейный платок. Я встречаю его взгляд с едва уловимой усмешкой, брови приподняты в живом интересе, губы изогнуты в дружелюбной улыбке.

— А я… я ещё не знаю. Герман должен позвонить с минуты на минуту и сообщить, где забронирован столик, — говорит он, кашлянув в кулак, стараясь взять себя в руки и не падать то и дело соскальзывающим в пропасть взглядом ниже уровня моего подбородка.

Несколько секунд я стою не двигаясь, потом поворачиваюсь к нему спиной, слыша тихий нервный вздох облегчения, и низко наклонившись над журнальным столиком, принимаюсь нарочито медленно распечатывать принесённое им лакомство. Мне совсем не хочется конфет, но так я могу продемонстрировать ему свои прелести сзади и ещё немного поразвлечься, искоса наблюдая его мучения.

— Так… что ты? Всё ещё думаешь учиться на художницу? — спрашивает он почти что твёрдым голосом, чтобы хоть как-то сгладить звенящую в воздухе неловкость.

По лестнице слышатся шаги, и я не успеваю ответить, потому что в гостиную входит мама, источая терпкий и строгий шипровый шлейф. Её стянутые в низкий хвост чёрные, как смоль, волосы отливают бриллиантовым блеском. Платье-футляр из тонкой искрящейся шерсти цвета лайма с глухим высоким воротом и глубокой проймой подчёркивает прекрасную фигуру молодой эффектной женщины.

— Пашенька, извини, что заставила ждать, — с достоинством говорит она своим мягким чарующим тоном.

Он вскакивает ей на встречу, даже не взглянув в мою сторону, помогает накинуть укороченное бежевое пальто, и, пристроив её руку в сгибе своего локтя, выводит из дома…