– Ну вот, опять земские ярыжки кого-то схватили, – обернувшись на дверь, сказал широкомордый стрелец. – Ух стервецы! Управы на них нет. Хватают народ на улице почем зря и волокут на съезжую… Слишком много воли им дали наши бояре…
Стражи порядка в этот момент втолкнули в питейный зал тщедушного, в мокрой и порванной исподней рубахе, со связанными сзади руками мужика. Петр отклонился вбок и посмотрел на вошедших через плечо товарища.
– Готфрид, обернись, посмотри! – воскликнул он. – Это же Офонасий, помяс.
– Он! – подтвердил тот. – За что же его скрутили?
Мужик висел на мощных руках стражников, словно сломанная сухая ветка, и беспокойно мотал головой, как будто хотел чихнуть или сблевать.
– Эй, православные, – громогласно крикнул один из ярыжек. – Чья пегая кобыла привязана у ворот постоялого двора?
– Не та ли, что с белым пятном на глазу? – встрепенулся посадский, сидевший у печки.
– Та самая!
– Это моя лошадь, а что с ней случилось? – спросил он и стал спешно надевать свои еще не совсем просохшие пожитки.
– Вора поймали около твоей лошади, – ярыжка кивнул на все еще мотавшего головой мужика. – Похоже, хотел увести. Когда мы подошли, он держался за повод, видать, уже отвязывал. Да вот у нас и свидетель есть. А ну, подь сюда, – позвал он стоявшего в сенях крестьянина. Крестьянин испуганно посмотрел на стражника и нетвердой походкой вошел в зал. – Скажи, что ты видал, каким воровством у ворот занимался арестованный?
Мужик исподлобья глянул на скуластое, заросшее курчавой бородой лицо стражника и черные буквы на его красном кафтане, и у него от страха подогнулись ноги. Упав на колени, он судорожно содрал с головы изъеденную молью баранью шапку и, прижимая ее к груди, заикаясь проговорил:
– Г-г-господине, я видал токмо, как у него на реке л-л-лошадка утопла и как он выходил из питейной избы до ветру.
– Ты же сказывал, что он держался за повод.
– Д-держался, кормилец, держался, – неуверенно произнес крестьянин, – но, кажись, токмо для того, чтобы не упасть в отхожее место, уж больно сильно его выворачивало.
– Раз держался за повод чужой лошади, значит, хотел ее украсть, – отрезал скуластый, видимо начальник. – Мы отведем его в приказную избу, пусть дьяк учинит ему розыск. А ты, мужик, – ярыжка кивком указал на крестьянина, – и ты, хозяин лошади, пойдете с нами.
– Помилуй, господине! – возопил посадский. – Да пошто ж я должен идтить к дьяку, когда моя лошадка на месте.
– На месте она потому, что мы вовремя поймали татя, – сказал начальный страж, придерживая одной рукой мужика, а другой беря под локоть посадского.
– Да ежели я с вами пойду, должен буду платить. А у меня одни дыры в мошне да вот эта старая кобыла с дровнями.
– Дьяк на съезжей избе объявит тебе, сколько ты должен за услужение, – сказал ярыга и добавил: – Никита, бери свидетеля, и пошли на съезжую.
Стражи закона забрали посадского, вытолкали обоих мужиков в дверь и вышли вслед за ними.
– За что они мужика-то загребли? – как бы ни к кому не обращаясь, проговорил Петр. – Он же едва стоял. Как он мог в таком состоянии выпрячь лошадь и увести ее? Здесь что-то не так.
Было видно, что вопрос относился к местным людям, а именно к соседям по столу. Петру было жаль старика, тем более помяса, и он хотел ему помочь, но не знал как.
– Если не откупится от ярыжек сейчас, на съезжей будет поздно, – сказал молодой, лет двадцати пяти, стрелец с перевязанной правой рукой. – Дьяк либо дыбу назначит для розыска, либо сразу кнут. Хорошо если только батогами отделается, а после кнута вряд ли мужичок выживет, уж больно хлипок.
