Воевода изменился в лице, всклокоченная борода затряслась. Вытаращив глаза и открыв рот, он некоторое время беззвучно и с ужасом смотрел на Готфрида. Тот, в свою очередь, незаметно переложил трость-шпагу в правую руку, а левой попытался привлечь внимание Петра, который смотрел, не понимая, что происходит, и переводил взгляд то на воеводу, то на друга.
Будь воевода чуть подогадливее, понял бы, что иноземец его просто запугивает и нет у него никаких десяти стрельцов-свидетелей, к тому же сегодня, в день похорон царя в Москве, никому нет дела до того, как несет службу воевода на отдаленных рубежах Московского государства. Но воевода сразу представил себе московский застенок у думного дьяка: тусклый свет, пробивающийся сквозь зарешеченное оконце, закопченный от жаровни потолок, забрызганные кровью стены. А самое главное – петлю, свисающую с потолка, и доску под ней в виде качелей – дыбу. Точно такая же находится вот за этими воротами, и воевода, следуя своим мыслям, повернул голову в сторону съезжей избы. От этих мыслей его чрево свело судорогой. Он знал, что ни один человек, какой бы силой и терпением он ни обладал, не утаит на дыбе никакую тайну, а если не знает ее, то очень правдоподобно придумает. Воевода быстро перевел взгляд на распластанного на помосте мужика и, не желая испытывать судьбу, сказал:
– Забирай, иноземец, своего вора и уезжай из города!
– Без выкупа?
– Нет, выкуп заплатишь. Я не могу просто так отпустить татя.
При этих словах Петр встрепенулся, сделал шаг вперед и хотел, судя по всему, крикнуть, что помяс никакой не тать. Но Готфрид, как будто предвидя это, взмахнул тростью и ударил его по ногам. Ноги Петра подкосились, и он упал на колени. Этот эпизод у всех вызвал бурю восторга. Воевода тоже улыбнулся и уже более миролюбиво добавил:
– Сам понимаешь, иноземец, татю был учинен розыск, составлен расспросный лист, где стоит моя печать и подпись дьяка. Если прибудет инспекция из Разбойного приказа, что я им скажу? А теперь как-никак наказание исполнено, но ухо не отрезано, потому что ты его выкупил.
– Сколько требуешь выкупа?
– Рубль серебром.
Готфрид задумался, мельком взглянул на надувшегося Петра, а затем произнес:
– Хорошо! – Он достал из-под кафтана мошну, сунул в нее руку и, зачерпнув горсть монет, выдвинул по ладони большим пальцем толстую монету с клеймом или, как говорили в народе, с «признаком». – Держи, это самое лучшее серебро в Московии.
Воевода взял монету, зажал ее в кулак и прикрыл глаза от удовольствия. Затем разжал пальцы и нежно погладил сверкающий на солнце металл.
– Да, – протяжно произнес он, – давно я не держал в руках ефимок. Дьяк! – крикнул он. – Освободи татя. Пусть забирают своего мужика, а сам иди сюда, пиши отписку в Разбойный приказ.
Оба палача нехотя поднялись и, забрав свои палки, ушли в съезжую избу.
Готфрид и Петр с помощью стрельцов молча погрузили истерзанное тело помяса в повозку.
– Ну что, аптекарь, – сказал возница Филипп, – возвращаемся на постоялый? Там в подклети для нас бумажники расстелили…
Готфрид обернулся, мельком взглянул на воеводу. Тот, пока дьяк писал отписку в Разбойный приказ, все еще поглаживал и ласкал ефимок.
– Какой постоялый, Филипп! Гони лошадей! – крикнул Готфрид. – Пока воевода не пришел в себя. Не успеем уйти, все окажемся не на бумажных матрасах, а на каменном полу в застенке.
