На пятом кольце была Элина. Сидела у сломанной куклы, что когда-то держала в руках перед тем, как исчезнуть. Она не говорила. Только смотрела. В глазах был укор. Каин упал на колени. Он хотел обнять её, попросить прощения, но как только потянулся – та исчезла, оставив после себя только детский смех, изломанный и чужой. Он почувствовал, как Эхо внутри него хищно шевельнулось.
На седьмом кольце пришли они – безглазые охотники Совета, тени в человеческом облике. Они не говорили, не угрожали, просто встали у дороги, загородив путь. У каждого на груди – символ, вырезанный ножом: глаз, окружённый кольцом пепла. Знак Теневого Совета. Каин не остановился. Он прошёл сквозь них, и каждый, к кому он прикасался плечом, рассыпался в пыль, оставляя после себя холод.
И тогда туман исчез. Перед ним открылся город, построенный не по чертежам, а по снам. Башни висели в воздухе, улицы шли вверх, и всё было затянуто лунным светом, который не давал тепла. Здесь никто не ходил по земле – только по теням. И всё молчало. Это была Граница Сна – последняя обитель до того, как память стирается, а тело становится сосудом.
Каин знал, кого ищет. Его цель была в Центральной Башне – там, где Совет вершил свои тайные суды. Но путь к башне лежал через Зеркальную Площадь. Там, по легенде, тень и плоть сливались, и если сердце не чисто – отражение выходило наружу, чтобы занять твоё место.
Он ступил на площадь. Вокруг – десятки зеркал, разбитых, но не уничтоженных. В каждом – он сам. Но не такой, как сейчас. Один – юный, с глазами, полными надежды. Другой – старик, изуродованный Эхо. Третий – мёртвый, лежащий на руках Лираэль. Отражения не копировали его. Они были тем, кем он мог стать.
В одном из зеркал он увидел её. Лираэль. Стояла на коленях перед Советом. За её спиной – чёрный плащ, будто живой. Её лицо было бледным, но в глазах горел свет. Свет боли и гнева.
Совет восседал на тронах из костей и чернил. Лица были скрыты масками – один в форме черепа ворона, другой – без глазниц, третий – с улыбкой, вырезанной от уха до уха. Они смотрели на неё и говорили, но слов не было. Только шипение.
Приговор.
Каин ударил по зеркалу. Оно не разбилось. Но дрогнуло. Он приложил руку – и мир потемнел.
Внутри Башни не было лестниц. Не было дверей. Только темнота, живущая между вспышками чужих воспоминаний. Каин шагал по воздуху, как по трещинам мира, чувствуя, как каждый новый шаг вырывает из него что-то личное. Он видел всполохи чужих судеб – женщину, бросающую младенца в реку, воина, сжигающего храм с монахами внутри, юношу, поцелуем отравляющего брата. Башня питалась этим. Башня была голодна.
На каждой высоте всплывали лица. Иногда – знакомые. Гаррик, хрипящий от боли, с распоротой грудью, в последний миг перед тем как исчезнуть. Мать, закрывающая лицо рукой, чтобы не смотреть, как он берёт в руки клинок в первый раз. Лираэль – улыбающаяся, тёплая, ещё до того как стала Тенью. Он отворачивался, но они возвращались. Он поднимался выше, и Эхо внутри него росло. Его пульсация сливалась с биением сердца.
На вершине, в Тронном Зале, было холоднее, чем в мёртвом лесу. Тени сидели полукругом. Их было девять, и все были безликими. Только одна фигура стояла: Лираэль. Её держали в воздухе нити теней, как марионетку. Её плащ стонал. Её губы были прижаты нитями. Она не могла кричать. Она не могла защищаться.
– Ты опоздал, – сказал один из Совета. Голос звучал не изнутри тела, а отовсюду, как скрежет по стеклу. – Суд свершился. Она предала наш договор. Нарушила священное правило. Произнесла имя Миру вслух. А это имя – мёртвое. Мёртвым не дают говорить.
