Едва поднявшаяся волна негодования разбилась о вспыхнувшую в памяти угрозу нового наказания. Ребята недовольно заёрзали на стульях и прильнули к дисплеям.
Экран разделился на две отдельные рабочие зоны, и теперь нам с Рут предстояло работать самостоятельно. К прежним словам добавились новые.
– Что нужно делать? – спросил я.
– Уяснить, что не будет ничего хорошего, – сказала Рут.
– В смысле?
Вместо ответа она молча начала распределять слова на две группы. «Неволя», «война» и «смерть» отправились в столбец позитивных явлений, а «свобода», «мир» и «жизнь» стали негативными.
После того, как она закончила, её половина дисплея засветилась зелёным.
– Ну вот, видишь, – сказала Рут. – И да, ты проиграл, Конни.
Я взглянул на предложенные мне слова и перетянул «независимость» в колонку плохих.
– Помнишь уговор?
«Гнёт» отправился к позитивным понятиям, «развитие» – к негативным.
– Конни?
– Подожди.
«Страдание» – это хорошо, а «наслаждение» – плохо.
Распределив ещё несколько пар слов, я дождался, пока дисплей засветится зелёным, сигнализируя, что задание выполнено верно, и извлёк из нагрудного кармана вилку. Наколол подушечку большого пальца на зубчики. Острые, но упругие, бить потребовалось бы сильно.
Я положил ладонь на столешницу и ощупал костяшки пальцев. Казались слишком твёрдыми, вилка быстро сломалось бы.
Закатал рукав, пощупал предплечье. Туда бить тоже следовало не с моей жилистостью.
Тогда я выставил в проход между столами правую ногу, потвёрже упёр её в пол и, замахнувшись из-за головы, вонзил вилку в бедро. Что-то хрустнуло. Дыхание разом оборвалось. Не думал, что будет настолько больно.
Вынул вилку, оставив в плоти два зубчика. Ударил снова. Ещё и ещё. Чем больнее становилось, тем сильнее распалялась ярость. Я продолжал остервенело лупить себя по бедру, наблюдая, как рвалась и темнела от крови штанина. В кулаке уже давно была зажата не вилка, а лишь окровавленный обломок её ручки, но я продолжал наносить новые удары, запоздало понимая, что Рут пыталась меня остановить и ловила мою руку. От пульсирующей боли нога стала неметь.
Вдруг двери в класс распахнулись, и внутрь вбежали два гиганта в таких же, как и у нас, почти чёрных комбинезонах. Они резко подхватили меня под руки и легко вынесли в коридор. Закрывающиеся двери класса за моей спиной отсекли звуки паники – опрокидывающихся стульев, чьих-то криков и плача. Меня несли к лифтам, мои ноги болтались над полом, а с правой на него струилась кровь.
Рут была права. Они существовали на самом деле, не только в моих воспоминаниях. Я поднял голову и вгляделся в лица незнакомцев. У того, что держал меня справа, из левых виска и глаза вырывались всполохи бледного голубого цвета. Тогда я не знал, что это такое.
Двери в лифт распахнулись, а за ними в сторону отъехала его задняя стена. Я попал в выкрашенный разными оттенками зелёного коридор с множеством дверей.
В коридоре с дымящейся чашкой в руке увидел одну из наших воспитательниц. Саму. Во плоти. Я не вспомнил, что она шла навстречу. Я видел, как она шла. Её левый глаз подсветился голубым, и она… Исчезла? Или мне показалось? Ровно в этот момент сознание меня подвело и отключилось на долю секунды, а когда я вынырнул из тьмы и открыл глаза, впереди никого уже не было.
Двое ввалились в слепяще-белое помещение справа и швырнули меня на высокий стол. Вспороли рукав, вкололи в руку шприц, разорвали штанину и натянули на глаза непроницаемую маску. Они что-то делали с моей ногой. Копошились в ней, вынимали обломки пластика, снова кололи шприцом, утягивали раны. Боль по какой-то причине чувствовалась сильнее, чем от ударов вилкой.
