Молодой человек с сияющим взором улыбнулся.
– Наконец-то имею честь представиться вам. Владимир Ленский, сын обер-офицера царских армейских полков, помещика Николая Ленского. И хоть не являюсь ни вашим прямым соседом, ни знакомым вашего усопшего дяди, а пропустить возможность познакомиться со столичным гостем не мог, – просто произнес он, протягивая Евгению руку.
– Евгений Онегин.
Ленский произвел на Онегина самое приятное впечатление. Ему хотелось поскорее остаться наедине с новым знакомым, чтобы обсудить что-нибудь поинтереснее дядиных похорон, но тут из дома повалили гости, к счастью решившие покинуть мероприятие, и начались долгие рукопожатия и прощания. Особенно долго Онегину не удавалось вырвать ладонь из цепких пергаментных ручек сухонькой на вид, но оказавшейся весьма крепкой старушенции.
– Мамка твоя с папкой молодыми были, бегали под мою яблоню целоваться, – кряхтела бабулька, тряся руку Евгения. – А я не гоняла. Надо молодым где-то миловаться. Что ж, я не понимала, что ли? Сама такая была.
Евгений усиленно улыбался, пятясь назад. Соседка наступала.
– Хоть они у меня и воровали малину. А потом ты народился. Славный голожопый малыш и тоже мою малину лопал от души. За ушами трещало…
Евгений с таким развитием событий не спорил, хотя отродясь в этой деревне не бывал, да и мамка с папкой его миловались где-то на улицах Петербурга. Но он соглашался на любые биографические данные, лишь бы побыстрее отделаться от надоедливой старушки.
Проводы покойного наконец закончились, все ушли и Евгений смог уделить время новому знакомому.
– Признаюсь, я вам рад, как никому из пришедших проститься с усопшим. Строго говоря, ему уже без разницы, кто оказывает почтение, а кто нет. А мне вы оказали немалую поддержку своим присутствием. Единственное лицо в толпе, не вызывающее тоски и желания сбежать.
Владимир Ленский улыбнулся, радуясь подобному приему.
Оба молодых человека и не заметили, как за разговорами побежало время, и они с удобством разместились в гостиной дядюшкиного, а теперь онегинского поместья. Глафира подала им хорошо подогретого сбитня, курицу, залитую яйцами, и соус из моркови с луком.
Несмотря на связанную с похоронами суматоху, Евгений не забыл распорядиться о добротном ужине. При этом он отдавал себе отчет, что недремлющее око дяди если и следит за ним с небес, то вряд ли сумеет как-нибудь повлиять на ситуацию. Евгений больше не желал ограничивать себя в еде.
А теперь и компания отыскалась. Ленский оказался поэтом, и темы для обсуждения находились сами собой.
– Жуковский внес эту суровую моду на унылую элегию, – поделился Онегин последними новостями о течениях в лирической поэзии. – Однако не уверен, что она задержится. Слишком часто подвергается критике.
Восторженный Ленский, поэт и романтик, кивнул, соглашаясь.
– И оды снова войдут в моду!
Евгений был темноволосым, с бледной, словно фарфоровой кожей, вальяжным, слегка высокомерным взором и неторопливыми повадками. Владимир же обладал румяным и загорелым лицом под шапкой светлых кудрей, сияющими глазами, порывистыми и стремительными манерами. Сильно отличаясь внешне, они производили впечатление братьев или очень близких друзей, которых связывает так много, что они уже привыкли друг к другу, угадывали мысли и движения, по мимолетному взгляду понимали настроение и узнавали эмоции.
Владимир впервые без стеснения и страха осуждения читал свои стихи Евгению. Как будто и не помнил, что они вот только познакомились. Он хоть и считал себя поэтом, даже поэтом, имеющим опыт в литературе и поэзии, потому что недавно осмелился отправить в петербургский литературный журнал свои творения, но обычно испытывал робость при чтении своих виршей на публику. Но почему-то Евгения он воспринял как самого близкого и понимающего друга, а потому никакого страха или смущения перед ним не ощущал.
