Ночь оказалась хоть и трудной, но радостной. Роды у Эльзы Гесс начались около двух часов, а в восемь утра довольный Карл Брандт положил на руки Рудольфу крупного, крикливого мальчишку, синеглазого и круглолицего.
Пожалуй, никогда еще многочисленные зеркала бергхофского дома не отражали столько улыбок, как в тот день, 18 ноября 1937 года.
После полудня прилетел Геринг, сам недавно узнавший, что скоро станет отцом; он настолько был уверен в своих познаниях по уходу за новорожденными, что, едва поздравив Рудольфа, принялся давать ему советы относительно вреда пеленок и пользы закаливания «с первых же дней».
Немного позже приземлился самолет Лея, из которого следом за Робертом выбрался очень желанный, давно ожидаемый здесь гость – Карл Хаусхофер. Ему вместе с Гитлером предстояло стать попечителем (или, говоря прежним языком, – крестным отцом) мальчика.
Гесс как-то сказал Гитлеру, что даст своему сыну «выразительное» имя.
Ребенка назвали Вольф-Рюдигер-Адольф-Карл, что вполне отвечало этому намерению: Вольф – в честь имени, которое носил Гитлер «во времена борьбы», Рюдигер – в честь воинственного героя германских саг, два последних имени – в честь попечителей.
Гитлер выглядел возбужденно-счастливым. Он отменил все дела, со всеми был добродушен, много шутил.
Забавно было наблюдать за Герингом, который расхаживал по дому с таким видом, будто отцом только что сделался он, хотя сам к отцовству только готовился. Беременность жены Эммы была его особой гордостью, скрытым мужским торжеством, победоносно опровергшим все неутешительные прогнозы медиков. Геринг, как истинный знаток, рассуждал теперь об искусственном вскармливании, о режиме, делился познаниями в области детской психологии… Настроение ему (как это теперь часто бывало) испортил циник Лей, который поневоле слушал, слушал похвальбы будущего папаши да взял и объявил во всеуслышание:
– Когда родится ребенок, старина, непременно возьми ножницы у Брандта и сам перережь пуповину. Получишь при этом массу еще неизведанных тобой ощущений.
Было около десяти часов вечера. Они все сидели за торжественным ужином в убранной цветами столовой зале, на втором этаже.
Геринг в недоумении так подался вперед, что кресло под ним хрустнуло:
– То есть как… сам?
– Так, как это сделал я. Старый крестьянский обычай – быть с женой от начала до конца, а не трястись от страха за тремя дверями.
Маргарита, сидевшая рядом, прикусила губу и незаметно дернула его за рукав. Поздно. Присутствующие оживились.
– Ты был с Гретой там… во время?.. – поразился Рудольф.
– Был, был, – подтвердил за Лея Брандт. – И сам принимал своих двойняшек: первой – Анхен, вторым – Генриха.
– И что? И как? – с живейшим интересом повернулся к Лею Гитлер, но наткнулся на взгляд Маргариты. – Приношу извинения, фрау! Но это так необычно для нас!
Реакция остальных была различна: Геринг досадливо нахмурился; Геббельс смотрел на Лея откровенно-насмешливо; Риббентроп – с холодным недоумением; скромный Тодт уставился в тарелку, как и Борман, который, впрочем, и сам как-то во время родов навестил Герду, когда та уж очень орала.
Деликатный Хаусхофер, обратившись к Гитлеру, перевел разговор на возрождение некоторых старых народных традиций и вскоре увел дискуссию так далеко, что к прежней теме больше не возвращались.
После предыдущей бессонной ночи, огромный дом быстро погрузился в глухой покой. Но так только казалось. Сел за стол неутомимый Борман. Долго ворочался в постели фон Риббентроп, заново переживая раздраженный тон фюрера, всегда тяжело действующий на него. Не смог заснуть и Рудольф Гесс. Чувство огромного счастливого облегчения толкало его к каким-нибудь действиям; он уже несколько раз заходил взглянуть на сына и жену, вышел погулять с Бертой, потом поднялся на третий этаж в библиотеку и неожиданно обнаружил там Роберта Лея, который полулежал в кресле, уставившись в потолок. Рудольф, по привычке, быстро оглядел все вокруг, но бутылки нигде не обнаружил.
