Он моргнул – отражение вернулось на место.
– Ты видишь, да? – негромко спросила Вероника, словно читая мысли.
– Всё чаще.
– Значит, скоро. Тогда ты поймёшь, зачем ты был создан.
Он не ответил. Просто поднялся на свой этаж и открыл дверь.
Он ещё не знал, что уже переступил не только порог квартиры, но и границу прошлого.
Квартира встретила их полумраком. Артём не стал включать свет – у него дрожали руки, и свет от ламп почему-то раздражал. Вероника прошла внутрь, не дожидаясь приглашения, и аккуратно поставила чёрную тканевую сумку на кухонный стол.
– Посмотри, – тихо сказала она.
Она раскрыла папку. Старые, выцветшие фотографии, чёрно-белые и цветные, лежали аккуратно, будто выстроены в очередь. Артём сел, натянуто сдерживая нервную усмешку – он всё ещё не понимал, кто она и что от него хочет, но в глазах женщины не было угрозы. Только усталость, как у человека, слишком долго носившего чужой груз.
– Это интернат в Сычёвске, восемьдесят седьмой год. – Она протянула первую фотографию. – Вот этот мальчик – ты.
На снимке группа детей в одинаковых выцветших рубашках стоит на фоне облупившегося фасада. Кто-то улыбается, кто-то держит руки за спиной. В центре – мальчик лет десяти с аккуратной чёлкой и недетским напряжением на лице.
Артём наклонился ближе. Черты были знакомыми, как будто он смотрел на себя в детстве… но что-то было не так. Глаза. Они были глубже, темнее. Не его. Или – не совсем его.
– Это не я, – прошептал он, но голос прозвучал неуверенно.
Вероника не спорила. Она просто показала следующую фотографию.
– Здесь тебе семнадцать. Семён Артёмович Градов. Так тебя звали раньше.
На новой фотографии – юноша на фоне леса, в тонкой куртке и с застёгнутым воротом. Лицо почти то же, что у Артёма сейчас, но с едва видимым шрамом над бровью.
– Кто… кто он? – спросил Артём, не отрывая взгляда.
– Он – это ты прежний. До того как тебе переписали память. До Перехода.
Артём тронул пальцем край снимка. Кожа вспыхнула знакомым зудом – таким же, как от кристалла. Он резко отдёрнул руку.
– Я ничего не помню. Ни людей, ни этого места.
– Конечно, – спокойно ответила она. – Тебя создали заново. Нынешнее имя, история жизни, даже вкус к кофе – всё встроено. Но иногда… – она сделала паузу, – иногда старая структура даёт сбой. Тогда ты начинаешь вспоминать. Не как человек, а как Переходник.
Он откинулся в кресле. Его сердце стучало как-то глухо, будто внутри головы.
– Переходник, – произнес он чуждое ему слово. – Что это вообще значит?
Вероника не ответила сразу. Только смотрела, и Артёму показалось, что её глаза вдруг стали чуть светлее. Или это мигнул свет от проезжающей машины.
– Тебе рано всё знать. Но ты должен понять: ты не один. Просто ты – последний.
Он закрыл глаза. Под веками всплывала фотография – та, где мальчик в интернате смотрел в объектив. Он знал этот взгляд. Знал. Только не мог сказать, откуда.
И впервые за долгое время ему стало по-настоящему страшно.
– Всё, что ты знаешь о себе, – сказка, – сказала Вероника, тихо, почти ласково, как говорят с раненым солдатом. – Красивая, аккуратная, функциональная. Но ложь.
Артём сидел за кухонным столом, не двигаясь. Перед ним лежала стопка фотографий, но он больше не смотрел на них. Его взгляд был обращён внутрь – туда, где зияла всё расширяющаяся пустота.
– Ты хочешь сказать, что я… не настоящий? – выговорил он наконец.
– Структурно ты настоящий, – пояснила она. – Только вот твоя память – полнейшая симуляция. Твоя личность – лишь оболочка. За ней… кое-что другое.
