Добрыня стиснул зубы, вдавившись спиной в холодное дерево. Слезы горечи и бессилия выступили на глазах. Его люди. Его дружина. Теперь – призраки, жаждущие утащить его в вечную мерзлоту Нави. Вина сдавила горло. Он их привел. Он их погубил.
«Нет!» – прохрипел он сквозь стиснутые зубы, обращаясь не к призракам, а к тому, чей знак жг его плоть. «Ты спас меня! Дай дойти!»
Знак вспыхнул ярче под повязкой, ослепив его на миг даже сквозь ткань. Боль усилилась, вырвав стон. Но шепот навий отступил, смешавшись с шумом поднявшегося ветра. Они не ушли, но замолчали. Добрыня выдохнул, чувствуя, как по спине струится холодный пот. Он продержался до рассвета, не смыкая глаз, сжимая меч до побеления костяшек.
С первыми проблесками серого света сквозь хвою он снова двинулся в путь, шатаясь, как пьяный. Лес поредел, сменившись болотистыми низинами, знакомыми по прежним охотам. Он знал – где-то рядом должна быть дорога. Торговая тропа из Ладоги. Когда солнце, спрятанное за тучами, поднялось выше, он наконец выбрался на нее. Грязная, разбитая колеями дорога. Пустая. Ни купцов, ни обозов. Тревожный знак.
Знак Перуницы дрогнул, послав волну жара вверх по руке. Добрыня замер. Не слыша, но чувствуя – с севера, по дороге, движется что-то тяжелое. Множество ног. Не лошадиные. Медленные, мерные, гулкие шаги. И холод. Знакомый, пронизывающий до костей холод варяжской магии.
Он нырнул в кусты у обочины, затаив дыхание. Через несколько минут они показались.
Не люди. Фигуры, высеченные из грязного льда и вмерзшей в него земли. Выше человеческого роста, неуклюжие, с буграми вместо голов и впадинами – вместо глаз. Ледяные големы. Их было трое. Они шли по дороге, оставляя за собой влажный след и иней на траве. От них веяло немым, тупым разрушением. Оружия не было – их кулаки, размером с кузнечный молот, были смертоносны сами по себе. Они шли на юг. К Новгороду.
Добрыня смотрел, как они скрываются за поворотом, сердце бешено колотилось. Варяги не просто осаждали Ладогу. Они уже здесь. Их магия ступала по новгородской земле. Весть, которую он нес, была страшнее, чем он думал. «Тьма стучит в ворота…» Голос Перуна звучал в памяти с новой силой.
Он шел теперь быстрее, подгоняемый новым страхом. Боль в руке стала фоном, как и шелест навий в чаще позади. Он знал дорогу. К полудню, когда тучи сгустились до черноты, предвещая не дождь, а нечто тяжелое и зловещее, он увидел на горизонте знакомые очертания. Новгород.
Но это был не привычный величественный Град на Волхове. Это была крепость, стиснутая кольцом страха.
Прежде всего, он почуял запах. Не знакомый аромат дыма из тысяч печей, смолы, кожи и специй. А тяжелый, густой смрад страха: пот, гниющие отбросы, которыми никто не занимался, и подспудный, едва уловимый запах паники, как от загнанного зверя. Потом он увидел дым. Не тонкие струйки из труб, а густые, черные клубы, поднимавшиеся то тут, то там внутри города – видимо, горели овины, скирды, а то и дома. И главное – стены.
Высокие деревянно-земляные стены Новгорода кипели, как муравейник. На них копошились люди – сотни, тысячи. Видны были острые колья, вбиваемые поверх частокола, котлы со смолой, поднимаемые на канатах, тугие луки в руках ополченцев. По всему периметру, особенно с северной стороны, откуда ждали беды, стояла плотная стена щитов. Над Софийскими воротами развевался стяг Святой Софии, но рядом с ним – алый стяг Перуна, только что вывешенный, судя по свежей краске. Призыв к древнему богу о помощи.
