Как накатило завистливое племя «кайдалово», еще при великом русском императоре Иоанне Васильевиче с неуемною жаждой стоптать русское царство под свою пяту, да так и застыли злодеи нараскосяк, словно прикованные невидимой цепью к великому мировому древу: лают и лают, неуемные, несытые, забери их лихоманка.
* * *
Если вся мировая история ведется по письменным источникам, черепам, могильникам и глиняным черепкам, то изустной истории, географическим картам, легендам и бывальщинам веры никакой нет; словно бы до письменного упоминания ничего не происходило в национальной жизни, ни смуты ни войн, никто не прихаживал за данью и не уводил в полоны, если происшествие не попало в письменное предание, не увековечено на бумаге; никто из племени не существовал и не бедовал, солнце не творило над горизонтом свои круги, стояла такая темень, словно люди вымерли и закончил народ свой поход в мировой истории; живое время скукожилось и остыло или потекло назад волею летописчика…
И оттого, что какие-то случайные люди запечетлевали историю нашего народа, а мы приняли ее за истину, столько оказалось неправды в писаниях, столько оговорок, бреда и блуда на письме, столько фантазии, пошлости, умышленного зла, отсюда и разорчарование от нее, вот и появилось много охотников переписать предание; неведомый никому приказной служка, писарь иль дворецкий по наказу князя заносили событие, или сам великий князь пожелал приложить руку к синодику, – таким и сохранилось происшествие для потомства, зависящее от здоровья боярина, настроения, от состояния дел в его владениях и просто от погоды, стоящей в тот день на дворе… отсюда столько неточностей в записях, оговорок, описок, поправок и подчисток в рукописных источниках, столько надуманного и облыжного, когда ложь так и вопит из строки самого сволочного или сквалыжного порядка.
Нет, летопись, календарь, свод, синодик имен и дат неверные, обманчивые и непутние путеводители по истории; но мы ведь им доверяем, ибо знаем куда меньше того, что занесено летописцем XI века, доверяем и невольно позволяем порочить судьбу России, ее героев, морочить голову и унижать Бога в душе… и невольно призадумаешься, отчего мало веры летописям монаха Нестора, которого однажды легкомысленно мы попросили в «лоцманы» по русской истории, хотя он на эту благородную службу не напрашивался и не совался к потомкам со своими заметками, сидел в келье, провожая взглядом вечерние сутемки в зальделое оконце из рыбьего паюса, как погружаются во тьму монастырские задворки, забирают с собою хозяйственные амбары, скотиньи хлевы, кельи, вонные клети со всякой монастырской гобиною, погребицы, ледники и кладовые и вдруг, наверное, подумал: Господи, вот так же изглаживается, истирается от подробностей вся моя уже опечатанная жизнь, а с нею и весь благословенный мир, в котором жил.
А был ведь Нестор грамотеем, любил великого князя и верил в правду его деяний, вот и стал записывать каждый шаг… а там и подвернулись те удивительные подробности жизни, что ежедень вьются роем вокруг нас, обычно невидимые, но когда их коснулся на записях, больше созданных по слухам и сказкам, от того столько сомнений в истинности и правде, и невольно возникает у иных желание переписать русскую историю на свой лад, создать вроде бы свою, безусловно правдивую, но она, увы, будет такая же приблизительная, как история России монаха Нестора. Ведь за тысячи лет после кратких упоминаний в летописях случилось столько всего невообразимого, что не переварить даже гениальному человеческому уму…
