— Ноги гудят, — с теплотой сказала Василиса. — Да не как опосля пути, а привычно — по-домашнему. Я так, деду Тихону когда стряпала, уставала. А вечером садилася, как ест смотрела и радовалась. Жалко его было, совсем слепенький, не видел, какой жабий облик у меня, вот и приветил. А мне и хорошо ему стряпать. Всё ж приятнее, когда кому-то сделал, а он радуется.
— Угостила ты Тихона сегодня, девонька, угостила, — покивала Яга. — Сама пирог ему спекла, сама и отправила, уж я проследила, так что знай — сыт батюшка твой.
— Да не батюшка он мне, — с грустью пробормотала Василиса. — Мой-то батюшка до сих пор живой в селе поля пашет, на балалайке играет. Знать меня не знает и не хочет знать…
— Ну и какой он батюшка тогда?! — перебила женщина. — Пустое, а не батюшка! А дед твой Тихон тебе роднее крови, потому как сердцем тебя признал, а не словами.
В груди потеплело, и девушка благодарно улыбнулась, положив ладонь на ворот рубашки.
— Спасибо тебе. От сердца спасибо. И что приветила, и что ночевать впустила, и что от души накормила-напоила. И за то, что сло́ва доброго не пожалела. Спасибо тебе, Яга. И вовсе не страшная ты. Теперь-то я вижу. А что сказывают, так люд вообще сказывать любит…
— Уж любит! — согласно усмехнулась та. — Да, впрочем, частью-то правду говорят. Не все от меня живыми уходят, да тут уж не от меня зависит дело, а от того, кто пришёл. А потом бывает, отправится кто-то ко мне со злым умыслом, не воротится, а про меня сказывают опять новое, что извела душу че́стную.
— А про меня что сказывают? — внезапно спросила Василиса, а затем потупилась, но всё же продолжила: — Ты говорила, мол, царство гудит, что душа у меня чёрная и что Иванушку проклясть хотела.
— Ох, много слыхала я! — отозвалась Яга, сжав рукой кружку со сбитнем, а на коже уже проступили первые пятна старости. — Людям же ж только волю дай — уж они набают! С горочкой! — устроилась поудобнее, с царапающим шуршанием передвинув ногу по полу. — Слыхала, мол, лягушкой ты была. Что царевич тебя в болоте нашёл, а ты на него приворот наслала, де́вицей прикинулась, вот он и женился на лягушке самой настоящей.
— Да неужто?!
— А что, не так было? — в шутку спросила Яга, но гостья не услышала подвоха и возразила:
— Нет! Никогда я лягушкой не была! Это потом уже царь-батюшка меня так решил называть в награду за рукоделие моё, а так-то я всю жизнь Жабою звалась. Только вот обличье у меня одно — это. И перекидываться зверем я не умею. Умела бы — давно б упрыгала в болото, где мне и место!..
И всхлипнула, прикрывая лицо ладонью. Видя это, Яга охнула и отвела её руку:
— Ну чего ты, красавица? Не место тебе в болоте, тоже удумала! В болоте болотник сидит, комары да гады, а ты — дитя человечье, пусть и с лица не такая.
— А ты что же, совсем не брезгуешь мною? — спросила Василиса, глядя на свою уродливую руку в крючковатых пальцах.
— А ты мною? — усмехнулась Яга.
— Нет.
— Вот и я — нет.
За окном бесновался ветер. Выл в щелях, стукал ставнями, царапал летящими сучками и мечущимися ветвями. «Хорошо, что я не дома», — подумала царевна, вспоминая, как в Поминальную ночь в избе гасли свечи, а матушка ложилась на лавку лицом к стене и молчала. Сейчас было спокойнее. И уж точно лучше, чем ежели в лесу ночевать!
— Яга?
— Чего тебе, царевна?
— А ты тоже колдовством владеешь?
— Ну, владею, — женщина внимательно смерила взглядом де́вицу. — А что?
