Взгляд напротив смягчился, мавка села наземь, а рядом с ней ещё несколько пристроились.
— Спасибо тебе, сестрица, за слово доброе. Иди себе доро́гою своей, и пусть хоть у тебя всё сложится. А чтоб сложилось, мы тебе споём. Как будет грусть одолевать, так вспомни песню нашу. Иди на болото любое да запевай, а мы придём и утешим.
И запели. Звучно, тягуче, переливчато. И вроде тихо, а вроде и внутри колеблется всё, как ежели земля под копытами стада трясётся. Закружились клочья тумана вокруг ветвей, захолодило тёплым ветром по шее, коснулось влажным облаком руки под рукавом, словно погладило, и на глазах капельки — не то туман собрался, не то из души песня что-то острое вынула и на волю выпустила, чтоб утекло восвояси по щекам вниз.
Уходила Василиса с теплом на сердце. Поклонилась, поблагодарила, а как повернулась — поняла, что не страшно, не потянут назад, и оттого опять слёзы капнули. Снимет проклятье, вернётся в терем царский и обязательно сготовит угощений побольше, чтоб в Поминальную ночь к болотам отнести! Знает ведь теперь, как оно. Могла бы рядом стоять, да повезло, дали боги шанс. А такими подарками не бросаются.
— Я обязательно дойду! — поправляя полушубок, сжала зубы путница.
Изо рта вырывались всё более густые клубы пара, а под ногами всё чаще похрустывал лёд. Скоро уже.
— Обязательно дойду! И не струшу! Ни за что! Всё спрошу с Кощея окаянного!
И ногтями в ладони впивалась.
***
Как вечере́ть стало — не сразу заметила. Так-то тропы навьи все разные были: то день ясный, то темень кромешная, а тут идёшь и почему-то знаешь, что солнце уже коснулось лесной чащи брюхом и скоро будет спать укладываться. И само́й тоже зевать хочется, склонить голову к траве, укутаться и неге поддаться.
Думала Василиса уж окликнуть клубочек, глядь — а того совсем мало осталось, с ноготок, и первые петли лохмами распушились, того и гляди на нет сойдут. В груди ёкнуло, прижала она исхудавший узелок к груди, сглотнула, челюсти сжала и всмотрелась в неясный горизонт. А там уж всё виднее встаёт чёрный горный излом, а за ним будто река Смородина пламенем до неба достала и спо́лохами огненными облака закатные расцветила.
«Если вертаться, то сейчас!» — поняла царевна. Замерла на полшага, поёжилась. Клубочек, словно отозвавшись, покатился тише, будто давал шанс одуматься и повернуть к Яге назад. И может, и хотелось — оробела царевна, видя всё ближе на фоне гор высокие пики замка. Да нельзя останавливаться, иначе весь путь пройден зря.
Зашуршали под ногой мёрзлые травы, покатились мелкие стылые камешки, дохнуло в лицо морозным ветром. Плавно приподнялся клубочек, последнюю петлю наземь положил, вильнул хвостом, будто прощаясь, и растаял в воздухе.
Пришла.
А впереди и впрямь за́мок высится на фоне гор — чернее чёрного. Вокруг лес голыми ветвями корячится, а над самой высокой башней вороньё кружится. От этого вида даже го́ры показались синими, спокойными, безопасными по сравнению с Кощеевым домом, а поле, раскинувшееся от ног — пушистым одеялом. Разве что иней на травинках всё смелее оседал, и вдали уж белым всё казалось, подгоняя с мороза куда-нибудь под крышу. А всё равно не хотелось идти — страшно.
Вздохнула Василиса, зябко поёжилась, проводив взглядом заиндевелое белое облачко, что из груди вырвалось, да и пошла вперёд. Ночь уж скоро, а в темноте как найти, ко́ли не видно ничего? Так и отправилась, с опаской смотря на гаснущий закат, что ещё подсвечивал ды́мку у гор, давая видеть замок.
