И тут — едва слышное «ш-ш-ш-шх-х»… Будто плащом кто по полу рядом, да не видать — кто. Слева, справа, а затем гневное воро́нье карканье издали сверху. Василиса взвизгнула, зажмурилась, закрылась рукавами, но после отняла ру́ки от лица и дрожащим голосом окликнула:
— Не боюсь тебя! Эй, Кощей! К-к-кощей! К тебе пришла, встречай гостью как полагается!
Что поменялось, не поняла, но вздрогнула, увидев далеко впереди полыхнувшие болотной зеленью глаза́. Ждали её там, смотрели. Чего хотят только? Не разглядеть отсюда, а вперёд идти боязно — не видать ничего.
— Что ж ты гостью встречаешь во тьме кромешной, хозяин? А ежели не дойду до тебя, свалюсь и шею сверну себе, как разговоры разговаривать-то?
Голос, раздавшийся в ответ, прозвучал — будто повсюду сам по себе гулял, и аж присесть захотелось, таким ледяным, безразличным злом от него веяло:
— Что жива ты, что мертва — мне всё одно. Я и с мёртвыми беседы вести могу, да только мёртвых привечать не надобно. Им что скажешь — то и сделают. И с капризов бесед они точно не начинают.
Что ответить, царевна не нашлась, просить больше не осмелилась, но тут хозяин, похоже, сжалился, и впереди стеной вспыхнуло пламя. Да не рыжее, как бывает, а всё теми же болотными ледяными огнями, словно они набрались силы и в человечий рост стали.
Василиса сощурилась, задрала голову, аж косынка с платком на затылок съехали. Хоромы оказались огромные, высокие, что лес вырастить можно, да пусто вокруг, мёртво, лишь со стен каменья сверкают и светильники волшебные, разгорающиеся от воли Кощеевой, сиянье рассеивают. Под ногами посверкивает гранит, будто небо ночное, а впереди на нём скалою вырос высокий трон с тремя ступенями. Там и ждал её хозяин.
— Подойди, — раздался приказ, и Василиса сперва аж побежала, будто силой поволокли, словно вновь к царю-батюшке в палаты с отчётом пришла.
Сапожки, которые мельник починил, каблучками и до этого знатно по полу звенели, а сейчас отдавались ударами топора в ушах, теряясь меж колонн и отражаясь от стен. Ноги, сперва бодрые, будто опомнились, что не царский терем-то, и стали вязнуть в юбке, а дрожащие руки вновь вытянули из рукава платочек и вцепились в тесьму ногтями. На белой ткани мелькнуло пятнышко крови с костяшек, потрескавшихся от мороза. И не заметила даже, как снова закровоточило — стужа такая, что и не чувствушь пальцы уже!
Фонари на стенах за спиной тускнели, а впереди разгорались, словно подгоняя. Разглядеть в неверном мерцающем свете, кто на троне, пока не удавалось. Но что ждут её, Василиса явно видела в замершей, будто изваяние, фигуре. Даже отсюда венчающая белоснежную голову антраци́товая, сверкающая каменьями корона казалась тяжёлой, словно предупреждала гостей, что не по силам носить такую никому из смертных. Чёрные одеяния охватывали фигуру, кое-где заостряясь зубастыми углами лат, и лишь волосы по плечам спускались белоснежными крыльями.
— И впрямь седой… — прошептала царевна, продолжая идти в гулкой пустоте и вглядываясь в лицо хозяина, что казался издали ещё одним сверкающим очами светильником. Вот как те, что на жердях встретили у замка.
«Ох, лишь бы не череп, лишь бы не череп!» — молилась она, глядя то на острые скулы, то на руки, которые отсюда казались голыми костями.
Но чем ближе подходила к трону на возвышении, тем отчётливее видела, что пальцы у сидящего длинные, но кожей обтянуты, и на бледном лице не пустые глазницы, а лишь глубокие тени так контур рисуют, как ежели ночами не спать толком. Запавшие щёки, лоб высокий, выбритый на иноземный манер подбородок и цепкие, абсолютно живые, пусть и сверкающие волшебным светом глаза́.
