— Не старик, — обомлела царевна и стала столбом перед троном, на мгновенье растеряв весь свой с таким трудом разогретый запал. Даже дрожать забыла, глядя снизу вверх на хозяина.
Кощей, казавшийся недвижимым изваянием, будто не дышал. Смотрел гордо, не склоняя головы, а только взгляд скосив. Пальцы длинные, и даже на вид ледяные, свободно лежали на подлокотниках, грудь закрыта богато изузоренной чернёной кирасой, а над ней, на самом вороте — искусно вышит простыми нитями знак Чернобо́га. Ни дыхания не слышно, ни пара изо рта хоть лёгким туманом, лишь искорки голубоватые из зелёных глаз посверкивают, словно волк в ночи́ у костра добычи искать решился.
И до того жуть пробрала от его взгляда да тишины этой мёртвой, что захотелось крикнуть так, чтоб аж уши заложило. Но не успела и задуматься об этом, как тишину нарушил шорох ткани, и статуя ожила — вдохнула, сжала подлокотники, выставила ногу в остроносом чёрном кованом сапоге, а затем стала плавно выпрямляться, становясь всё выше и выше, будто вот-вот шипами короны небеса подопрёт.
«Сказать что-то надо! Что-то надо сказать, не стоять столбом!» — пронеслось в голове затравленно. Но только девушка набрала в грудь воздуху побольше, как хозяин сам заговорил. Да так, что голос будто даже свет к полу прихлопнул, настолько грозно пророкотало эхо по гулкой тишине:
— Назови своё имя.
«назови мне своё имя, василиса…» — отозвалось в памяти и к горлу подкатило, вот-вот дышать уж нечем будет. Василиса совсем оробела, аж колени подогнулись, как в царском тереме. И от этого в ней проснулась такая обида за всё, чего ей по воле Кощеевой натерпеться пришлось, что аж в жар бросило. Всю жизнь боялась сло́ва, жеста, взгляда, а сейчас — неча! Ногти, впившиеся в ладони через ткань платка, вернули разуму ясность, и царевна сделала ещё шаг, задрала голову, прямо смотря в сверкающие глаза, и, резко выдохнув клуб пара, ответила:
— Как тебе имя моё не знать, Кощей?! Ко́ли сам меня проклял на жизнь такую с обликом жабьим?!
Седые брови опустились ниже, собрав две морщинки на переносице, а рука в чёрном рукаве подняла палец, похожий на коготь, и ткнула им в сторону её лица:
— Я могу узнать твоё имя сам. Да только захочешь ли ты стать мне куклою послушной?
— Василисой звать! — тут же отступила девушка, но крикнула грозно, даже платочком тряхнула, осерча́в. — И не куклою я быть пришла, а ответа с тебя требовать! — и уставилась в сверкающие глаза: — Почто ты меня на жизнь такую обрёк, окаянный?! Какое зло я тебе сделала, что заслужила эдакое?! Чем горе причинила, чем оскорбила, а? Отвечай, Кощей! А ко́ли ответа нет, то снимай проклятье своё, и пошла я! Меня супруг мой ждёт, негоже мо́лодцу доброму без жены женатому быть!
— Супруг? — спокойнее проговорил хозяин, а после оглядел гостью внимательнее: — Облик жабий я тебе дал, говоришь? — и сделал несколько шагов, спускаясь к Василисе.
Царевна отшатнулась было, но сжала зубы, что вновь застучали, и упрямо глянула ему в лицо. Кощей приблизился, склонил голову, свесив седые волосы, и ледяными пальцами зажал ей подбородок, заставляя дать себя рассмотреть.
Лишь раз царевна видела такой же взгляд — когда царь-батюшка впервые увидал её. Иванушка тогда привёл, после стрелы в лесу. Втолкнул в палаты белокаменные, локоть пальцами больно стиснул и хаял вполголоса отцовский приказ на все лады, пока к царю приближались. А тот с трона поднялся, стал напротив неё, так же цепкой рукой лицо к себе поворотил и смотрел. Долго, молча, и в отражении его глаз словно читалось, как он один за другим видит все-все её изъяны. Запоминает и что-то сам себе решает.
