Всё так же было и сейчас, с одной лишь разницей — в ледяных глазах Кощея так и не появились привычное отвращение и презрение, отчего беспокойство разыгралось не на шутку, аж дрожь по спине прошла. Уж лучше бы брезговал, как все, а тут и не знаешь, что делать. Радоваться? Иль ждать, когда одним ударом в Навь отправит, чтоб не оскорбляла своим видом за́мок? Даже однорукий мо́лодец, что подле деверей её оставил, и то не так своею пустотою пугал, как этот взгляд, какой у сокола над мышью бывает. Холодный, да с интересом, что чрево бурчать заставляет.
— Не проклятье это, Василиса, — эхом отозвался от стен голос хозяина, а по щекам дыханием пролетело, словно ветром зимним. — И не моих рук дело.
— А что же? — опешила она.
Кощей на это поднял руку, подцепил пальцами белый локон у неё на лбу, рассмотрел и выпустил. Затем склонился, чтобы взять её руку, поднял ладонь к себе, засучил рукав и с интересом всмотрелся в пятна на кровоточащей зеленоватой жабьей коже.
— Как давно ты такая?
— Да с рождения, другой и не бывала, — пожала она плечами, не чувствуя тепла от прикосновений, словно неживые. Заодно и брезгливой дрожи нет. — Мне так и сказали, что Кощей мою матушку проклял за то, что, дескать, чужого мужа приворожить хотела колдовством злым, да не вышло.
Он на это перевернул её ладонь, пальцем с костяшек снял новую капельку крови, что сочилась из трещин, растёр и слизнул. Царевна аж ахнула от удивления, а он тем временем замер на мгновенье и сказал:
— Это болезнь, Василиса. И дала тебе её мать твоя, когда ты в утробе была. С неё и спрашивать тебе надобно — не с меня.
— Так нету матушки уже, почитай, лет шесть, — медленно пробормотала она, глядя на зажатую в холодной руке ладонь и чувствуя, как в душе оборвалась последняя надежда. — Не с кого спрашивать…
Плечи поникли, колени того и гляди тоже подломятся. Не держал бы — упала б. Вся храбрость, с которой шла она с Кощея спрашивать, улетучилась вместе с морозным дыханьем, оставив пустоту.
Он тем временем продолжал рассматривать её руку, будто и не противно ему прикасаться. А впрочем, что ему-то? Уж кому-кому, а ему не страшны никакие хвори, так может…
— А можешь ты?... — вспыхнувшая новой надеждой царевна осеклась, но, сглотнув, продолжила, понимая, что нечего уж терять: — Можешь ты вылечить меня? А, Кощей? Ты же колдун, говорят, знатный. Любые чудеса тебе подвластны, так может, и для меня получится?
Изумрудные глаза сверкнули совсем рядом:
— А чем платить будешь, Василиса?
Он выпустил её, сделал шаг назад, к трону, поднялся, расправил длинный плащ и, звякнув латами, сел. В каменьях короны искрами прыснули отблески колдовского света.
— Нечем платить мне, Кощей, — опустила взгляд Василиса, сжима́я кулаки, что уже даже дрожать перестали — так замёрзли. — Нет у меня ничего. Ни бус, ни соболей, ни угощенья. С пустыми руками пришла я, так что ими и могу расплатиться, — и подняла молящий взгляд. — Ко́ли возьмёшь на работу — буду трудиться справно. Я и куховарить могу, и ткать, и шить, за скотиною ходить умею, а надо если — и грамоту знаю, писарем могу тебе помогать. Труда не боюсь, Кощей, мне только дело дай — справлюсь. А больше нечем мне отплатить за волшебство твоё.
— А что же, супруг твой за тебя не заплатит? — спросил он, склонив голову, будто уже знал ответ.
Царевна запнулась, потупилась и порадовалась, что заледенела и сгореть от стыда не сможет.
