— А бежала-то почему? — не выдержала мельничиха.
— Испугалась. Не смогла боле… — потупившись, ответила Василиса, глядя на свои сцепленные в замо́к рябые руки. — Семь ночей опосля венчания я царские задания выполняла. Понравилось царю-батюшке рукоделие моё, вот он и испытывал меня. Я-то — хозяйка умелая, всё могу, да откуда ж ему знать-то про то? Вот и пекла́ ему, серебро чистила, вышивала, ковёр даже выткала. Да медленно всё у меня получалось, как закончу — уж заря на дворе рассветом разливается, пора нести царю готовое, не до замужества мне. А Иванушка всё хмельной приходил, ложился спать, да куда ж я его будить-то буду? Почти и не видались с ним… Я от царя — а он уже с дружиной в чисто поле уехал! А как вечерять садились все вместе, братья его шутки про меня шутить начинали, он чарку за чаркой и пил, кричать начинал.
А на неделю царь-батюшка пир устроить решил. Как я ковёр соткала, принесла ему, подарил мне бусы янтарные и сказал, что порадовала я его, и зваться теперь буду не Жабой-Васькой, а ласково, по-царски — Царевной-Лягушкой. И, мол, пришло время меня народу заморскому показать, послам представить. Сказал, что де́вицу-мастерицу прятать негоже, раз завелась в семье такая…
На чуть просохшем лице девушки промелькнула улыбка, но тут же увяла, и Василиса продолжила:
— Иванушка тогда со мной ехать отказался. Коня оседлал и в поле поехал. А мне велел самой вечером добираться. Вот я и решила, что к Бабе Яге сбе́гать успею, чтоб помогла. Она у нас в избушке почти под стенами града стоит, аккурат на середине пути к деревне нашей, я засветло обернулась! Пришла к ней — и в ножки. Как мне перед послами-то в таком виде, ко́ли даже братья-царевичи потешаются? И так меня за диковинку в царских палатах все держат, а уж послы-то по всему миру ославят! Мне-то нестрашно, да Иванушка больно кручинится. Как в терем ни вернёмся, всё ругается, ежели сразу в пол с хмеля не падает.
Женщина рядом покачала головой, охнув, но молчала, как и остальные, так что пришлось быстро промочить горло и рассказывать дальше:
— Стребовала с меня Яга подарок царский — бусы. Да я и знала, что возьмёт, у меня ж другого богатства и не было никогда, нечем больше расплачиваться. Решила я, что за такое чудо не прогневается царь-батюшка, что его подарком заплатила, всё ж для него да для царевича старалась. Все ж знают, что не с руки Яге за так помогать, плата нужна. А тут взяла бусы, а мне взамен — шкурку лягушачью заговоренную. Сказала, мол, чтоб на руку браслетом надела, и будет у меня краса до утра. А чтоб насовсем такой остаться, нужно девичества и лишиться, поку́да солнце не встанет.
— А царь с царевичем что? — подхватила мельничиха.
— Обрадовались, — невесело ответила Василиса. — Царь-батюшка чуду подивился, а царевич меня увидел, обмер и велел обратно в терем ехать. И со мной вместе поехал.
— И что же? — хлопнула ладошками по щекам женщина, но гостья не спеши́ла отвечать, сжав губы в горькую линию, и натянула рукава пониже, прикрывая чёрные синяки.
— Царевич к тому времени, как я на пиру появилась, уж, наверное, бочонок осушил. А когда до терема нашего доехали, захмелел. Хотел, видать, поскорее женой меня по-настоящему сделать, да перестарался. Ухватил за руки слишком сильно да шкурку-то и сорвал раньше времени. А потом…
Горло перехватило, и девушка замолчала. Мельничиха спохватилась, подлила ей сбитню и заставила сделать несколько глотков.
