— Выходит, что так-то сирота Камил-то? — взглянула Василиса на горящее огоньком окошко в вышине.
— Любой Кощей — сирота, — отмахнулась старушка. — Хочешь не хочешь, а по до́лгу службы положено всех пережить, так уж боги решили. Век человечий недолог, да я́рок. А у Кощея, знай, одна задача — на страже стоять да мост охранять. В людском-то царстве своим чередом дела бурлят, поколения сменяются, а тут у нас из века в век покой, нет нам де́ла до людских страстей, и хорошо.
— Это как же так-то? — развела руками девушка, чувствуя свернувшуюся под горлом жалостливую печаль. — Это что же выходит? Весь век сидеть одному с беспоко́йниками да мост сторожить? А как же?.. — и она осеклась, вспоминая просьбу Яги, ради которой пришлось ночевать в колдовской домовине. — Это что же? И не погулять, и на пир не съездить, и дальние края не увидать?
— Ну почему же? — улыбнулась собеседница. — Вполне Кощей в праве и отдых себе устроить. Разве что отлучаться надолго не может, а так много чего ему подвластно и в этом царстве, и в прочих. Он же колдун всё-таки, а колдовство такие двери открывает, что смертному и не снились. Да только… — и опять вздохнула, — не до того Камилу. Сила Кощеева много жизни съедает. А он столько лет всего себя отдаёт, что как бы сам прахом не осы́пался. Вот я и пеку́ пироги́, поку́да руки не отнялись от старости. Чтоб сердце теплом людским отогрелось и живым билось подольше.
Василиса оторопело взглянула на пустую тарелку, потом на узловатые пальцы, что едва заметно тряслись от старости, и как-то так грустно ей стало, что аж в груди защемило.
— А могу я, — начала она, осеклась, оробев от собственной смелости, но потом решительно продолжила: — Могу я помогать тебе, матушка? У меня-то руки крепкие, сильные, труда не боюсь, пироги́ печь любые умею, меня даже царь-батюшка хвалил на весь терем! — и тут же заверила по привычке: — Что кожа жабья у меня, так то не чурайся, не заразная! Я только на вид страшная, а так хоть кусай — не позеленеешь. Меня помощницей даже Яга брала и потом хвалила, так что толк от меня есть. Вдвоём-то точно полегче будет, а?
— Говорю же, — нащупала её пальцы улыбающаяся старушка и сжала, — красавица ты. Красавица писаная, не встречала я де́вицы краше!
Василиса хотела было возразить, да собеседница махнула рукой:
— Спать ложись, красавица. Ночь на дворе поздняя. Давно пора тебе уж! Намаялась, находилась, намёрзлась. До нашего краю добраться не всяк богатырь может! Даже навьими тропами. Так что теперь спи крепко да сладко и ни о чём не тревожься. Камила я уговорю, чтоб оставил тебя. До весны будешь у нас жить, а там уж вам с ним решать, не мне.
В кровать Василиса ложилась, стараясь не постанывать от наслаждения. И пусть у Яги намедни ночевала, но отчего-то казалось, будто тысячи вёрст те сама прошла, а не благодаря колдовству — так устала. Поглядела лишь в окошко, но ничего не увидела в кромешной тьме. Зевнула, натянула одеяло и только услышала, как тихо притворила дверь старушка, оставляя её одну.
Проснулась она ещё до рассвета. Едва заря небо тронула, дверь в горницу будто тихо отворилась — тёплым ветром дохнуло, а следом на плечо невесомо легла рука.
— Что? Пора уходить мне? Передумал Кощей? Не удалось уговорить? — сонно сощурилась царевна, пытаясь разглядеть фигуру перед собой.
В комнате царила мгла, но заря в оконце всё же дала узнать светлый образ старушки, что почти неощутимо гладила по зелёной рябой щеке без отвращения, как дочь родную нежат.
