Оказались они на небольшой полукруглой площадке перед дверью. Сенной молча передал девке полушубок и ушаркал прочь. Василиса глянула ему вслед и аж пошатнулась — винтовая лестница тянется и тянется вниз, что посмотришь, и голова кружится. «Кабы не упасть!» — подумала она и отошла подальше от перил.
На чистых каменных стенах, что были не такими сырыми, как внизу, горели факелы. Не терем царский точно, зато и не так, как у Кощея при входе, где до потолка богатства несметные каменьями да златом сияют, будто выставленные напоказ. Дверь тоже хоть и добротная, но без изысков, только ручка красивая медная, с узорами. За неё Дунька и потянула, открывая вход в широкую светлую горницу, коих Василиса на своём веку́ ещё не видывала.
Как во сне прошла она вперёд, оглядываясь, да и не выдержала — присела на крышку богатого сундука напротив окна, что вширь, как счастливая улыбка вверх тормашками, тянулось и тянулось, даже руками не обхватить! Ни занавесок, ни ставень как вся душа нараспашку. Если бы не чистейшее стекло, ветра́ бы все ковры вынесли с таким-то простором!
Предрассветное зарево уже позолотило горизонт, но солнышко не спеши́ло просыпа́ться. Впрочем, и сейчас чисто выбеленные стены казались яркими, будто свет дневной. Комната, как две избы, большая, круглая, тремя ступенями вниз спускалась. Дверь выходила на среднюю, по которой и прошла царевна, чтобы рухнуть на сундук. Приставленная девка уже потушила свечу, примостила её на полку у зеркала, чистого, словно омут, и пошла вниз, к накрытому столу, что светлел скатертью у подоконника.
Василиса чуть отдышалась, огляделась и увидела за спиной, на верхней ступени кровать, да такую, что вся царская семья с боярами улеглась бы! Рядом ещё сундуки, комоды и прочая мебель. Шкуры да ковры, но тоже не как у царя-батюшки наваленные, чтоб побольше да побогаче, а на своих местах всё, и одновременно будто и много, но и просторно.
Внизу, возле стола, в стене потрескивал поленьями широкий очаг. Куда дым выходил — неясно, но что топят не по-чёрному, сразу видать по чистой штукатурке. Ни дыма, ни копоти, и поленья при этом, прям как на костре открытые, язычками пламени облизывают таган, на котором чайник висит.
Косоглазка пошла туда, выдвинула стул из-под скатерти, будто приглашая присесть, а затем подняла крышку с блюда, от которого завился густой парок. Одним глазом, что прямо смотрел, мазнула в сторону царевны, коротко поклонилась и замерла в ожидании.
Василиса неуверенно встала с сундука и спустилась на нижнюю «ступень» палат. По старой привычке ещё спросонья заробела, но после опомнилась и се́ла за стол прямо напротив середины окна, где просторы вдаль утекали. Дунька положила перед ней ложку, потом отвернулась к огню, голой рукой сняла чайник, подошла и наполнила медный богатый кубок чем-то горя́чим. По комнате поплыл дивный аромат иван-чая.
— С-спасибо, — сказала царевна, ещё не понимая, что делать.
От каши пахло так, что хотелось скорее взяться за ложку, но вид бледной Косоглазки, что истуканом нависала рядом, откровенно пугал.
— Дуня? — попробовала девушка, но та не шелохнулась. — Дуня, ты сама-то есть будешь?
На это девка ожидаемо отрицательно мотнула головой с тем же безразличным видом. Царевна сглотнула, поглядела на кашу, на кубок и опять на неё.
— А чаю пить хочешь? Если надобно — поделюсь, не убудет.
Но в ответ лишь такое же мотание, на что Василиса, признаться, с облегчением выдохнула:
